Последний Конунг - Северин Тим. Страница 31

– Тебе я доверяю. Но не этому высокому разбойнику, вашему предводителю. Заставь его уважать наш договор. Иначе быть беде.

После того, как сарацины отправились с известием к эмиру, я объяснил условия передачи Харальду. Никогда прежде я не видел его в такой глубокой задумчивости. Он обдумывал мой план, жуя ус и сердито поглядывая на меня.

– Торгильс, – сказал он, – ты слишком долго жил среди этих людей. Ты даже думать стал, как они. Коли все пойдет не так, на берегу, разумеется, останешься сидеть ты, а не мы.

– Полагаю, все получится, – успокоил я его с уверенностью, каковой вовсе не испытывал. – Впрочем, найдется ли у эмира столько денег – это другой вопрос.

В конце концов, передача выкупа произошла именно так, как я надеялся, за исключением одной погрешности – я ее не предусмотрел, а она могла помешать осуществлению всего нашего замысла.

На третий день вскоре после полудня, когда наша галера стояла в заливе, на песчаных дюнах появился караван из пятнадцати мулов. Я сидел на дальнем краю пляжа с сарацинским мальчонкой, который за все время, что провел у нас, не произнес ни слова. Он никак не мог прийти в себя. Но он увидел приближающихся мулов, и лицо его озарилось надеждой – очевидно, он понял, что происходит. Будь я поумнее, я связал бы его по рукам, по ногам, чтобы он не сбежал, пока я осматриваю переметные сумы, которые погонщики сгрузили на другом конце пляжа, а сами удалились, но у меня не хватило духа сделать это. Он встал и помахал рукой своему наставнику, наблюдавшему за всем издали, а я жестом приказал мальчику сесть и спокойно ждать, что он и сделал. Тогда я пошел по песку к груде поклажи, сгруженной с мулов, развязал тесемки одной-другой сумы и заглянул в них. В жизни я не видел такового количества золотых монет зараз. Ни тогда, когда работал у королевского чеканщика в Лондоне – ведь он чеканил серебряную монету, ни даже тогда, когда басилевс щедро осыпал своих придворных золотом во время приема в Большом Дворце. Там было богатство, выходившее за пределы моего воображения. Как ни странно, весь выкуп был в монете, в основном, в арабских динарах, но также и в номизмах имперской чеканки. Я не заметил ни единого золотого ожерелья или повязки, украшенной драгоценными камнями, стоимость каковых требовала бы оценки. Как должны выглядеть сто тысяч динаров, я понятия не имел, а времени для пересчета не имелось, поэтому я повернулся и махнул рукой мальчику, отпуская его. Он бежал по дюнам навстречу посланцам своего отца – так он мне и запомнился.

– Торгильс, ты гений! – возликовал Харальд, сойдя на берег. Он открыл суму и зачерпнул пригоршню монет. Никогда я не видел его таким довольным. Его обычно сумрачное лицо теперь светилось радостью.

– Благодари богов, – ответил я, решив не упустить момент. – Они явно благоволят к тебе.

– Да, боги, – откликнулся он. – Фрейя, наверное, плакала много дней и ночей.

Поначалу я не понял, о чем он говорит – слишком долго я не был на родине, и моя исконная вера начала тускнеть. Но тут же я вспомнил, что Фрейя, богиня богатства, плакала золотыми слезами, когда потеряла мужа.

– Ты не предусмотрел только одной мелочи, – проговорил Харальд. Голос его не предвещал ничего хорошего, и по спине у меня пробежал холодок. – Ты не подумал о греке-рыбаке, опознавшем сына эмира. Мои люди будут молчать об этом сокровище, когда мы вернемся в Сиракузы, потому что получат свою долю. Но греки не умеют держать язык за зубами. Этот рыбак, даже получив хорошую награду, стал бы хвастаться, вернувшись домой, и Маниакес узнал бы обо всем. Мне пришлось подправить твой план, Торгильс. Этот грек мертв.

Глава 7

Маниакес так и не узнал правды. На входе в сиракузскую гавань наша галера встретилась с имперским дромоном, выходящим в море. За сутки до того он прибыл с подписанным пурпурными чернилами указом, лишавшим Маниакеса власти. Дромон увозил бывшего автократора в Константинополь, ему предстояло держать ответ перед басилевсом и его братом, евнухом Иоанном. Маниакес совершил ошибку, когда оскорбил их зятя Стефана, начальника морских сил, обвинив его в том, что он позволил эмиру бежать морем. Выговор был сделан прилюдно, Маниакес снова вышел из себя и кричал Стефану, что тот бесполезен и изнежен и бил его по голове кнутом. Стефан ответил на это так, как подобает истинному придворному, каковым он и был: послал тайный донос орфанотропу, сообщая, что Маниакес слишком занесся от своих военных успехов и замышляет захватить трон. Ничто не могло вызвать у орфанотропа большей ярости, ибо Иоанн Евнух готов был пойти на все, лишь бы его семья удержалась у власти.

Мы едва верили в свою удачу. Коль скоро в побеге эмира обвиняли Стефана, стало быть, наша измена едва ли могла открыться, а сама опала Маниакеса дала Харальду повод объявить, что он тоже больше не участвует в сицилийском походе. Наши галеры, как только все собрались воедино, отплыли в Константинополь, а оттуда три из них продолжили свой путь к Понтийскому морю и в Киев. На них была спрятана основная часть выкупа, полученного от эмира: отплывшие на них возвращались домой такими богачами, какими и не мечтали стать. Убытие же их устраивало Харальда – чем меньше останется в Константинополе людей, могущих проговориться о нашей неверности, тем лучше. Так что осталась одна только сотня из первоначального отряда, и военное ведомство решило, что такого количества воинов недостаточно для независимого подразделения. Посему, в знак признания нашего вклада в сицилийский поход, нас перевели из загородных варягов прямо в дворцовую гвардию. И как это ни смешно, Харальда за его службу империи наградили и повысили в ранге до спафарокандидата. Это обязывало его надевать плащ из белого шелка и носить во время церемоний придворный меч, украшенный драгоценными камнями. Я, разумеется, снова оказался рядовым императорским гвардейцем.

Эти мои успехи в продвижении по службе огорчили Пелагею. Вернувшись, я нашел ее такой же энергичной и самоуверенной и еще более процветающей. Теперь у нее появились деловые связи в кораблестроении и производстве маслин, и она владела всей цепочкой хлебопекарен и хлебных лотков. Новообретенное богатство позволило ей купить на галатскои стороне Золотого Рога, в приятном месте, только что построенную большую виллу с собственным садом, выходящую на проливы. Именно там я и нашел ее, в главной комнате для приемов, просматривающую счета и записи, связанные с ее делом.

– Торгильс, ты не привез из Сицилии ничего, кроме загара, – заявила она после того, как я коротко рассказал ей о походе. – Ты похудел, у тебя появились седые волосы, но ты ничего не добился. К счастью, твое жалованье я вложила в дело, и будь спокоен, сбережениями на черный день ты обеспечен.

Я решил, что разумнее будет не говорить Пелагее о том, что в конце концов я получу часть денег из выкупа от эмира, равно как и о том, что свою долю добычи, взятой с пиратского судна, я отдал Халльдору на сохранение.

– Вернешься к караульной службе и сам увидишь – во дворце мало что изменилось, – продолжала Пелагея. – Иоанн по-прежнему правит, а Михаил все меньше и меньше занимается государственными делами. Он стал еще набожней. Два предсказателя – оба жулики – сумели убедить его, что еще прежде женитьбы на императрице Зоэ он продал душу дьяволу взамен на славное будущее и теперь ему воздается за этот грех. Я уже начинаю жалеть его, беднягу. Хворь находит на него волнами, а когда достигает высшей точки, он от боли почти лишается рассудка, но хуже всего то, что он унижает себя.

Мои сотоварищи в караульне подтвердили печальный рассказ Пелагеи.

– Нынче стоять в карауле у императорских покоев – это не для слабаков, – предупредил меня начальник отряда, тот самый Хафдан, который взял на себя руководство, когда утонул басилевс Роман. – Видел бы ты этих мерзких тварей, которых приводят в спальню императора – бродяг, подобранных на улице ночным дозором, либо хворых из больниц. Говорят, Михаил стирает им одежду, промывает раны, даже целует их открытые язвы в подражание своему богу. Он требует, чтобы они спали в императорской постели, а сам ложится на холодный мраморный пол с камнем вместо подушки ради умерщвления своей плоти. Однажды поутру, когда басилевс и его слуги ушли, я заглянул в его спальню, а там, на кровати валялась вонючая груда лохмотьев. Ночлежка для нищих да и только.