Последний Конунг - Северин Тим. Страница 7

– Хорошо, ваше превосходительство, – ответил я, начиная думать, что понапрасну подозревал Иоанна. – Когда вы ожидаете прибытия чужеземцев?

– Через три дня, – ответил он. – Теперь ступай к моему старшему хартулярию. Он выдаст тебе предписание. Ты будешь числиться сопровождающим представителей дромоса. – Он замолчал, а потом произнес нечто такое, что – как он и намеревался – напомнило мне о словах, произнесенных мною, когда я передал ему послание, из-за коего я покинул свое место возле басилевса. – Тебе ведь известно, что логофет дромоса отвечает за иностранные сношения, тайную службу и посольства, равно как и за имперскую посыльную службу – любопытная смесь, не правда ли? – в то время как деканы – это дворцовые посыльные. Посему пусть люди из дромоса занимаются этими пятью сотнями варваров, но ты будешь моими глазами и ушами. Я желаю, чтобы ты подслушивал разговоры этих чужеземцев для моего сведения.

Разговор подошел к концу. Я заглянул в глубоко сидящие глаза орфанотропа. И с ошеломительной ясностью понял, почему он уверен, что я буду работать его соглядатаем, даже против соотчичей. Все было именно так, как сказала Пелагея: не имеет значения, замышлял ли орфанотроп возвести своего брата Михаила на трон. Басилевс Роман умер во время моей смены, когда я отвечал за его безопасность. Иоанн был свидетелем, как я нарушил устав, и мог призвать меня к ответу в любое время, когда ему заблагорассудится. Я был в его власти. Но при этом он был слишком умен, чтобы высказать это напрямик. Он предпочел положиться на мой страх и сделать меня своим человеком.

Таким вот образом спустя три дня после разговора со зловещим братом басилевса я оказался на борту маленькой лодки, идущей на веслах через покрытые рябью воды Золотого Рога по направлению к Мамасу, месту высадки русов. В лодке, кроме меня, еще два чиновника из секретариата дромоса, весьма угрюмого вида. Судя по всему, они считали это ужасное поручение сущим наказанием – их вырвали из тихих убежищ их присутствий и послали беседовать с шайкой неотесанных варваров-северян. Один из них морщил нос от отвращения, подбирая свое одеяние, чтобы подол не намок в воде, плещущейся на днище лодки. Поскольку оба были при исполнении, то надели парадные облачения, обозначавшие их чин. Плащ у этого имел зеленую кайму, и я понял, что он – государственный служащий высокого ранга, и подумал – не говорит ли и он по-норвежски. Палата дромоса содержала обученных толмачей, и было бы вполне в духе орфанотропа послать не одного, а двух соглядатаев, чтобы сопоставить их наблюдения.

Когда наша лодочка подошла к месту высадки, вид дюжины кораблей, стоящих на якоре, вдруг пробудил во мне тоску по северным краям. Моноциклоны, как назвал их орфанотроп, были уменьшенной копией изящных морских судов, какие я знал всю жизнь. Корабли, стоявшие в Мамасе, были не так искусно построены, как настоящие морские суда, но вполне годились для коротких морских путешествий и очень отличались от бокастых кораблей, излюбленных греками. Тоска моя усилилась, когда я, сойдя на берег, прошел по открытому месту, где чужеземцам позволили раскинуть палатки. Там лежали кипы парусов из льняного полотна, бочонки, брусья, бухты канатов, якоря и прочее корабельное снаряжение, все такое знакомое. Канаты пахли дегтем, а кожаные крепления кормила – жиром. Даже уложенные кострами весла были того же вида, какими я пользовался в юности.

Лагерь с ровными рядами палаток выглядел как-то по-военному, и стало ясно, что смутило имперских соглядатаев. Эти многочисленные странники явилось в Константинополь явно не для того, чтобы продавать и покупать. Все, кто слонялись вокруг лагеря, или склонялись над котелками с похлебкой, или просто валялись на солнышке, имели наружность воинов. Это были крупные, уверенные в себе люди, и то, что они норвежцы, тоже было ясно. Светловолосы, как норвежцы, с длинными волосами и роскошными бородами, и штаны на них те же, тяжелые, повязанные понизу крест-накрест, хотя рубахи – самых разных расцветок и тканей, начиная со льна и кончая кожей. На одном или двух я заметил даже куртки из овечьих шкур, совершенно непригодные для жаркого константинопольского солнца.

Эти дюжие иноземцы не обратили на меня внимания, когда я направился к одной из палаток, побольше остальных, стоящей на отшибе. Я сразу же узнал в ней палатку военачальника, и мне не нужно было говорить, что здесь мы найдем предводителей этой неизвестной дружины.

Жестом показав моим спутникам, что им следует подождать снаружи, я откинул кусок ткани, заменяющий дверь. Вошел, выждал, пока глаза мои не привыкли к полумраку. Вокруг стола на козлах сидели четверо или пятеро. Заметив, что я чужак и одет в незнакомую форму – а на мне была алая рубаха гвардейца, – они равнодушно ждали, пока я объясню, что мне нужно. Но один из них, самый дюжий, с клочковатыми седыми волосами и густой бородой, смотрел на меня иначе. Он вперился в меня взглядом.

Настало неловкое молчание, пока я думал, как мне назвать себя и какой тон взять. Но молчание было нарушено.

– Торгильс, сын Лейва! Клянусь Богами, это Торгильс! – закричал седовласый.

У него был безошибочный исландский говор, и я даже разобрал, из какой местности Исландии он приехал: это был человек с западных фьордов. И еще его голос подсказывал мне, кто он, и я через мгновение понял. Это был Халльдор, сын Снорри, пятый сын Снорри Годи, в чьей семье я жил в Исландии в детстве. Сестра Халльдора Халлбера была первой девушкой, в которую я влюбился, а отец Халльдора сыграл решительную роль в моей жизни, когда я был подростком.

– Что это за чудная на тебе одежа? – спросил Халльдор и, подойдя ко мне, хлопнул меня по плечу. – Последняя весть о тебе, дошедшая до нас, это что ты уехал в Пермию покупать меха у финнов. Не говори мне, что Торгильс, бывший приятель этого изгоя Греттира Силача, стал теперь дружинником императорского дворцового войска.

– Да, этой осенью будет три года, как я здесь и служу в гвардии, – сказал я и понизил голос, чтобы люди из дромоса не слышали меня сквозь ткань палатки. – Меня послали разузнать, что ты и твои товарищи собираетесь делать и зачем пришли в Константинополь.

– Ну, это не тайна. Можешь возвращаться к своему начальнику и сказать ему, что мы пришли предложить свои услуги императору Миклагарда в качестве воинов, – весело ответил Халльдор. – Мы слышали, что он очень хорошо платит и что здесь неплохо можно разжиться добычей. Мы хотим вернуться домой богатыми людьми! – И он рассмеялся.

Поневоле я улыбнулся этому воодушевлению.

– Что? Вы все желаете вступить в дворцовую дружину? Мне сказали, что вас пять сотен. Новобранец может вступить в нее только на освободившееся место, и список ожидающих весьма пространен.

– Нет, – сказал Халльдор. – Мы не желаем вступать в дворцовую дружину. Мы желаем держаться вместе, отдельной дружиной.

Эта мысль была настолько неожиданной, что на мгновение я замолчал. Норвежцы нечасто объединяются в обученные военные отряды, особенно когда выходят в свободный поиск в надеже на добычу и грабеж. Они слишком независимы по натуре. Здесь должно быть еще что-то.

Халльдор заметил мое замешательство.

– Каждый из нас уже поклялся в верности одному человеку, единственному предводителю. Коль скоро его басилевс примет его на службу, мы последуем за ним.

– Что это за человек? – спросил я.

– Это я, – прозвучал низкий голос, и обернувшись, я увидел высокого, с военной выправкой человека, входящего, пригнувшись, в дверь в дальнем конце палатки. Он выпрямился в полный рост, и в этот миг я понял, что Один откликнулся на самые глубокие мои упования.

Харальд – сын Сигурда, как вскоре я узнал – и это было задолго до того, как его прозвали Хардрадом, «Суровым» – был ростом немногим меньше шести с половиной футов и в полумраке палатки походил на героя, вышедшего из туманного мира древних преданий. Широкоплечий и мускулистый, он двигался с изяществом атлета, возвышаясь над другими людьми. Когда он подошел ближе, мне показалось, что я смотрю в лицо одного из тех людей, о которых рассказывалось в сказках у очага, когда я был маленький. У него был свирепый вид морского орла – выступающий нос походил на клюв, а близко поставленные ярко-синие глаза смотрели зорко и пристально, почти не мигая. Густые желтые волосы, свисающие до плеч, тоже напоминали кольцо длинных перьев вкруг шеи морского орла, и у него была привычка быстро вертеть головой – точно хищная птица высматривает добычу, – так что волосы шевелились на плечах, словно кольцо орлиных перьев. Усы у него были еще более впечатляющие, на старый манер – две густые пряди свисали по сторонам рта, как веревки из светлого шелка, и доходили до груди.