Молитва для Эльзы - Сидоренко Андрей. Страница 3

Мне, дитю, страшно мысленно умереть. Думая о загробье, трепещу всем телом, не рискуя представить себя по пути туда, где, как мне кажется, ужасно одиноко и жутко холодно. И часто, не смея заснуть, я гляжу в темень ночи и вижу всякую фантастическую живность, которая летает, пресмыкается, исчезает и появляется вновь, корчит рожи и старается произвести на меня сильное впечатление.

Когда папа уводил маму по вечерам в кино, я оставался один на один с легионом чудищ, которые шныряли по всей квартире. Перепробовал все способы: прятался на кухне, в туалете, заворачивался в одеяло – бесполезно.

Они такие живые. Чешуя, вздыбленная шерсть, клыки с желтизной, налитые кровью глаза – все как в явь. Некоторых красавцев до сих пор зажмурюсь и помню – четче некуда. Кажется, могу срисовать. Но теперь Чудо-Юды почему-то не двигаются, а просто стоят серьезные такие, как истуканы – окаменелые молчуны.

Страстно люблю фильм «Человек-амфибия». Какой Ихтиандр храбрец и красавец! Какой молодчина! Как ловко он машет хвостом под водой! И какие в него влюбляются женщины! Хочу так же. В результате многократного посещения кинематографа я сильно возбудился и начал часто нырять в море, даже делал попытки дышать под водой. Нырял, пока не синела кожа и даже дольше, пока она не сморщивалась на руках и ногах, ведь надо было научиться вилять бедрами и махать ластами, как Ихтиандр хвостом. У меня почти получалось, но тут растер ногу, а через несколько дней раны нагноились, и меня положили на операционный стол.

Их трое, повернутых ко мне задами, людей в белых халатах. Режут меня ножом и долбят кость ноги с помощью ужасного на вид блестящего приспособления. Круглая хирургическая люстра для нужного света, и холодно внутри. Видела б ты, как страдаю я, прекрасная Гутеера! Я хотел, чтоб как в кино, а в результате мне больно и страшно. Где волшебный кинематографический мир? Гутеера-а-а!!!

Сижу на карусели и мечтаю о том, что вот уже скоро перестану ходить в детский сад, поступлю в школу и буду заниматься другими важными взрослыми делами. Я вернусь к этой карусели и вспомню былое. И будет мне тогда много, аж 7 лет. Маленькие детишки обступят и спросят: «Чего это я, такой большой, и здесь?» Нисхожу с пьедестала, похлопываю по плечу главного и объясняю, что сам когда-то был таким же маленьким и тоже по-серьезному катался на этой вот развлекательной карусели. Мне завидуют, открывают рты и забывают захлопнуть, а я, такой взрослый и чудесный, их успокаиваю: «Все впереди, не суетитесь, продолжайте кататься, мелюзга. Наслаждайтесь своим прелестным возрастом». Дальше мной восхищаются, а я млею. Занавес.

Минуло полгода, и я решил материализовать грезы. Пришел к карусели и напустил на себя грустный вид давно живущего. Но никто почему-то ко мне не подходил для восхищения. А я все ждал, но так ничего и не дождался. Только безразличное безлюдное воздушное пространство вокруг и тишина. Оказывается, я не пуп земли. Меня, оказывается, можно и не учитывать.

Мой одноклассник Сашка Демин сейчас санкт-петербуржец и важный военно-морской чин с большим канцелярским животом. Но тогда живота у него не было. Ему, как и мне, лет тринадцать, и нам очень хочется впервые побывать в пещере. Третий спелеологический товарищ – мой сосед по дому Сашка Вахтенков. Сейчас его нет – умер. Заперся в туалете и выпил стакан нашатырного спирта. За день до того раздарил товарищам нажитые за 33 года вещи: перочинный нож, зажигалку, набор отверток. Никто не знает, зачем он выпил нашатырь. Но я думаю, он потерял себя и не сумел обрести заново. Вижу его глаза. В них растерянность и пустота.

Помню наши редкие встречи и короткие разговоры на лестничной клетке. Работал он грузчиком на мясокомбинате и постоянно предлагал мне ворованное мясо, а иногда и выпить. Мяса я не ел, а пить перестал, поэтому ничего общего с ним не находил. Он был безобидный добряк. Жаль его жену и двоих дочек.

В пещере темно, грязно, сыро и холодно. Сначала было интересно, а спустя несколько часов мы уморились, и нам захотелось домой к мамам. Но выход не находился ни в какую. Из зала, где мы оказались, должен вести узкий лаз, который соединяется с главным ходом, откуда уже просто выйти наружу. Но где этот чертов лаз?! Он как сквозь землю провалился. После безуспешных трехчасовых поисков стало ясно, что мы крепко засели.

Поначалу все представлялось как приключение, у которого обязательно будет счастливый конец. Мы шутили, рассказывали по очереди анекдоты, старались улыбаться и поддерживать бравый вид. Но чем дальше, тем трудней было скрыть друг от друга все усиливающееся волнение за страшную будущую участь. То вдруг голос сорвется на высокую ноту, а то поймаешь неуверенный взгляд товарища. Глаза. Конечно же, нас в первую очередь выдали глаза – эти черные блестящие виноградины, отражающие свечное пламя и серые безразличные стены молчаливого подземелья.

Силы на исходе, догорает последняя свеча, а вместе с ней тают наши надежды на освобождение из каменной тюрьмы. С каждой минутой становится все холодней и страшней. Погасили свечку, чтобы не спалить до конца. Маленький огарочек – в нем самая последняя наша надежда увидеть белый свет.

Если вынуть из жизненной суеты человека, затормозить его и усадить в темноте, то он много чего интересного начнет чувствовать. Со мной такое случилось впервые, и я сразу ощутил как материальный предмет тишину. Она, оказывается, далеко не безмолвна, а рождает странные звуки и мысли, которые нашептывают удивительные вещи. Однако тьма в пещере – главнее, она-то и дает знать о себе первой: сначала нежно, чуть касаясь кожи, а со временем все уверенней завладевает внутренними органами, отчего организм наполняется веществом непривычного и серьезного свойства.

Еды нет, света нет, ничего нет. Тело холодеет, а умом постепенно завладевает страх. Сначала вроде все в порядке, затем в груди обнаруживаешь присутствие малюсенькой крохотулечки, еле ощутимой точечки, которая вскоре начинает стремительно расти, пока не превратится в гигантского страшилу, властителя душ.

Через пару часов, напугавшись дальше некуда и окоченев совсем, мы кинули жребий, кого скушаем первым для спасения «собственных шкур» остальных присутствующих. Выпало Сашке Вахтенкову.

Как съесть товарища, я читал в какой-то книжке и даже видел фильм, где терпящие кораблекрушение друзья готовились съесть одного из себя. Но в кино, как водится, все обошлось. А здесь, я чувствовал, так просто не обойдется. И чем дольше мы сидели, тем сильней в это верил.

Жребий бросили вроде в шутку, но я-то понимал, что эта шуточка запросто и скоро может превратиться в надежную реальность. Помню свои мысли. Если бы выпало на кого-нибудь другого, мы все равно съели бы Сашку Вахтенкова, потому что он самый слабый и его можно легко удавить. Даже представил, как это сделать. Глаза Сашки Демина отражали ту же идею выживания.

Вот мои руки, грудь, живот и ноги, спины не вижу. Вот он я. Держу оторванную часть тела несчастного Сашки, впиваясь в человечину зубами. Сырое мясо похрустывает и сладковато на вкус. Трудно грызть, но я стараюсь изо всех сил. По подбородку стекает кровь. Жить хочу! Страх и отвращение вдруг исчезают, и я упиваюсь дьявольской силой, которую дарит мне плоть товарища. Хочется смеяться, но не весело, а как-то по дикому, отчаянно, яростно. Хочу чего-нибудь мощного: неистово плясать голым у костра, стучать в африканский барабан или еще не знаю чего точно, но обязательно сумасшедшего.

Влюблен во француженку. В те застойные времена это немыслимо и дерзко, но мне все равно. Родители уехали в отпуск, а меня, пятнадцатилетнего дитятю, чтоб не болтался где попало, пристроили в пионерский лагерь «Артек».

Наши взгляды встретились, и мы сходу начали влюбляться. Каждый вечер сбегали от всех пионеров и комсомольцев, лазали по кустам и целовались.

Страсти не обуздать. Конечно же, она – совершенство, конечно же, единственная и неповторимая, другой такой не будет никогда. Весь мир – это она и больше ничего. Я видел фильм про Ромео и Джульетту. Из-за чего знал, как несовершеннолетняя любовь должна происходить: страстно, отчаянно, безумно. Но кино можно было и не смотреть. Явь впечатлила сильней.