В поисках Шамбалы - Сидоров Валентин. Страница 45

Заметив мои страдания, она сказала, что если не нравится, то можно пить не до конца. Какое там до конца! Я не мог больше сделать ни одного глотка. Терзаясь сомнением — а не обижу ли я учтивых хозяев? — я незаметно отодвинул стакан в сторону, в тень, чтоб не было видно, полон он или пуст. А Нина Степановна мужественно осушила свой кубок до дна.

Что такое медитация? Этот термин, пришедший к нам из Индии, — ныне он обрел права гражданства, становится привычным, — оброс всякого рода толкованиями, породил вопросы, у иных — недоумение. Так как я работаю в жанре стихотворных медитаций — жанре, новом для нашей поэзии, мне приходилось давать пояснение этого термина, по необходимости краткое: ведь не мог же я предварять стихи развернутыми трактатами. Я определял медитацию как сосредоточенность на той или иной теме, как внутреннее осознание ее. Естественно, что такое определение никоим образом не могло претендовать на полноту обобщения. Если медитация — это сосредоточенность, то уместно спросить, в чем же отличие ее от знакомого нам процесса умственной работы, которая тоже предполагает концентрацию внимания на той или иной теме? Где грань между тем и другим? Существует ли она вообще?

Тут сам собою напрашивается ответ, что между обычным умственным напряжением и состоянием медитации нет непроходимой пропасти, что все отличие между ними, очевидно, заключается лишь в качестве сосредоточенности. Медитация — собранность внимания необычного рода и силы, когда человек как бы целиком сливается с предметом размышления. Это состояние — по большей части бессознательно — испытывали пишущий стихи и музыку, художник, артист. Но не только они. Каждый из нас, если разобраться, переживал когда-то такие моменты.

Достичь слияния с предметом размышления, разумеется, не просто. Чтобы оно осуществилось, требуется особый внутренний настрой. Медитация учит искусству создавать этот настрой.

В процессе медитации человек как бы пробивается к сокровенно-глубинному пласту своего существа, к своему так называемому высшему "я", о котором речь шла раньше.

Что означает полнота внутреннего единства (пусть кратковременная) с точки зрения современной психологии? Она означает, что начинают активно работать планы подсознания, вступает в действие механизм интуиции и вопросы получают молниеносно-мгновенное и четкое решение. Мы привыкли называть это озарением, экстазом.

Соединяя древние знания и достижения современной науки, некоторые индийцы полагают, что при медитации происходит подключение человека к своеобразному солнечному и космическому генератору, и светоносная энергия насыщает клетки нашего организма. Эта энергия, считают они, в конечном счете сильнее всех других видов энергии (в том числе и ядерной) и со временем должна вытеснить все остальные виды энергии. При целенаправленной медитации, утверждают они, ее приток увеличивается во сто крат.

Такое понимание значимости внутренней концентрации объясняет исключительное и даже благоговейное отношение к медитации, которое бытует в Индии. Становится понятным возвышенно-поэтический настрой ее характеристик, когда, например, говорится: медитация — это то чудо, когда не ты поднимаешься на гору, а гора спускается к тебе. Становится понятным, почему медитация провозглашается чуть ли не единственным средством, спасающим человека от страха (от страха смерти также). В наш век по-новому прочитывается древняя и чеканная формулировка: медитация —это соединение творца с творением. Если вдуматься в существо формулировки и не замыкать слово «творец» в узкодогматические (а тем более религиозные) рамки, то медитация получает глобальное и космическое толкование как соединение человека с первозданной несотворенной основой бытия.

Но вообще надо признать, что границы медитации чрезвычайно подвижны. Пытаться исчерпать ее существо какой-либо категорической формулой — затея безнадежная. Казалось бы, медитацию, учитывая духовную устремленность людей, занимающихся ею, можно определить как сосредоточенность на предметах высоких и возвышенных. Некоторые так и относятся к медитации, не замечая, что тем самым они обедняют содержание этого воистину всепроникающего термина. Кришнамурти, о котором я уже упоминал, несомненно, прав, когда заявляет, что не видит основания, почему нужно заниматься медитацией над каким-то специально избранным предметом или темой, вместо того чтобы направить медитацию на все, что входит в жизнь: будет ли это вопрос, как провести вторую половину дня или какой костюм вам надеть. Такие мысли столь же важны (если отнестись к ним с полным внутренним осознанием), говорит он, как любая философия. Не предмет вашей мысли имеет наиболее важное значение, но качество вашего мышления.

Ну хорошо. Но ведь можно отбросить все эпитеты и попытаться определить медитацию шире широкого. Почему бы не обозначить ее как сосредоточенность на любой без исключения теме? Увы. И эта столь всеобъемлющая на первый взгляд формула содержит неприемлемое для медитации ограничение. Дело в том, что с древнейших времен существует не только медитация, фокусирующая внимание человека на некой единой точке, но и медитация, устремленная в абсолютное безмолвие. Именно медитацию чистого безмолвия и имеет в виду Кришнамурти, когда призывает человека ловить промежуток между двумя мыслями. А великий философ новой Индии Ауробиндо Гхош [14] заявляет буквально следующее: способность думать — это замечательный дар, но способность не думать — дар еще больший. Он обращает внимание на то обстоятельство, что фактически все открытия делаются, когда мыслительная машина останавливается хотя бы на какое-то мгновение. Этот психологический закон, в общем-то, известен всем нам достаточно хорошо. Так, по признанию Менделеева, знаменитая периодическая система элементов предстала реально перед его внутренним взором не тогда, когда мысль его была в наибольшем напряжении, а во сне. Можно привести и другие не менее убедительные примеры подобного рода.

Таким образом, парадоксальный призыв: «Думайте не о словах, не думайте словами» — оказывается основанным на знании тонких, не всегда поддающихся прямолинейному измерению закономерностей человеческой психики. Научившегося «не думать» настигает озарение потому, что он свободен от любого груза и давления, даже невесомого, какое несет с собой мысль.

И еще одно важное соображение. Духовные учителя Индии считают, что медитация может вершиться лишь в условиях внутреннего отказа от собственности, в том числе от главного вида собственности — тела и самого утонченного вида собственности — мысли. Тогда теряешь все точки опоры в мире сотворенном и встречаешься с миром несотворенным, то есть происходит соединение с первозданным началом бытия.

Мой собеседник, Нараяна Рао, который оказался горячим сторонником медитации безмолвия, говорил:

— Есть два вида познания: внешнее и внутреннее. Познание, в котором орудие анализа — ум — становится господствующим, непременно приводит к отрицанию мира. Отсюда — пессимистическая формула: «Во многой мудрости много печали».

Внутреннее познание, которое за каждой дробной частицей видит единство бытия, приводит к радости величайшей. Отсюда оптимистическая формула: «Радость есть особая мудрость».

Оба изречения о мудрости совершенно справедливы, они не противоречат друг другу, ибо каждое из них выражает определенный аспект истины-

Так как ум — орудие анализа, он не может реально представить себе целостность бытия. Слуга превращается в господина, когда забываешь о целостности бытия, когда она перестает звучать в тебе. Когда же вспоминаешь о целостности бытия, ум вновь превращается в слугу верного и послушного.

— Поймите, — восклицал Рао, обращаясь ко мне. Он говорил медленно не только для того, чтобы Нина Степановна успевала переводить, но, очевидно, и для того, чтобы слова, разделенные паузами, звучали весомее, — осознание через мысли не единственный вид осознания. Есть осознание через чувства (правда, примешиваются мысли, но в принципе ведь возможно полное отключение от них). И наконец, есть осознание через отождествление. С другим предметом. Со всем, что окружает. Здесь — в момент отождествления — исключается как мысль, так и чувство. Это близко к тому состоянию, что называется смертью. Но на самом деле это не смерть, а то, что можно назвать полнотой внутренней жизни.