Преступная толпа. Опыт коллективной психологии - Сигеле Сципион. Страница 13

Глава вторая. Преступления толпы.

I.

Общие вопросы, на которых мы до сих пор останавливали внимание читателя, были нам необходимы для того, чтобы сделать понятным, какой страшной внутренней силой обладает толпа.

Теперь, запасшись фактами, необходимо не только исследовать, каким образом проявляется эта внутренняя сила, но также поискать, нет ли и других факторов, производящих коллективные преступления большого числа лиц, и каковы эти факторы. Только после такого исследования можно будет ответить на вопрос, заданный себе нами в начале этого сочинения, именно: какая самая подходящая форма социальной реакции против такого рода преступлений?

Прежде всего нам нужно оставить на мгновение изучение толпы с психологической точки зрения, т. е. такой толпы, которая, собравшись и бушуя, ждёт только искры, чтобы со страшным взрывом освободить всю заключающуюся в ней потенциальную энергию. Нам нужно обратиться к наблюдениям совершенно иного рода, принадлежащим скорее к области социологии, чем коллективной психологии, — науки более узкой. Необходимо исследовать, что в настоящее время считается нормальными условиями народа, каковы его чувства, идеи, нужды. Подобно тому, как мы не можем вынести приговор над преступником, исследуя его поведение только по отношению к преступлению, но нам необходимо проследить состояние его духа, характер и экономические условия, в которых он поставлен, — точно также нельзя судить толпу за её преступления, не зная её влечений, её тенденций, вообще нравственного и материального состояния того народа, ничтожной частью которого является данная толпа.

Понятно, анализ такого рода — сравнительно довольно лёгкий, когда дело идёт об одном индивиде — представляет громадные трудности, когда прилагается к целому обществу. Между этими двумя случаями такая же разница, как между биографией и историей. Этим конечно мы не хотим сказать, что для такого анализа необходимо подробное исследование, но что нужно по меньшей мере, так это — одним взором окинуть главные характеры эпохи, составить себе наконец, по возможности, самое точное мнение о постоянном психологическом состоянии народа, который может быть завтра почему либо будет собираться в толпы для совершения преступлений.

Даже весьма непрозорливый наблюдатель не может отрицать того, что в наше время в народе существует нечто похожее на стремление к восстаниям. В рабочих, а там и сям и в крестьянах-пролетариях, появляется сознание, что из них образуется новое сословие, и так как нынешняя политическая свобода дала абсолютное могущество численности, то это сословие, видя себя самым многочисленным, весьма логично требует, чтобы остальные сословия предоставили ему гораздо больше, чем теперь, прав и привилегий.

В этом простом и вполне свойственном человеку требовании, существующем в истории всякого прогресса и являющемся в обществе — как и во всяком индивидуальном организме — результатом инстинкта самосохранения, и заключается первый и даже единственный источник всех тех более или менее преувеличенных идей, которые распространяются все шире и шире.

Многие приписывают этим идеям недовольство и возбуждённость народа, говоря, что они ведут от радикализма к анархии, и думают, что, не будь лиц, которые делают самих себя и других апостолами этих идей, деревенские жители и городской рабочий класс были бы до сих пор спокойны и довольны своим положением, не мечтая о лучшем.

Я не отрицаю того, что эти идеи заставили расти их желания: «нет ничего более опасного, чем большая мысль в малой голове», — сказал Тэн, и понятно, что возвышенность социалистических стремлений может повлиять на потерю нравственного и умственного равновесия у многих из тех, которые, имея очень мало или даже никаких познаний и очень большую нужду, по необходимости принимают с энтузиазмом какую угодно теорию, лишь бы она обещала материальных благ более, чем другие. Я, со своей стороны, допускаю, хотя и весьма относительно, что эти идеи — как говорил некий итальянский консерватор — вселили в некоторых «предубеждение вместо верных мнений, искушение —вместо спокойствия, вожделение — вместо веры».

Но я считаю самой роковой ошибкой мнение, будто эти идеи являются единственной причиной брожения, охватившего низшие классы. Оно зависит от более далёких и глубоких причин, которые, к несчастью, гораздо труднее уничтожить, чем теории той или другой политической партии; оно зависит от того давящего нас социального кризиса, который тем более мучителен, чем выше наша чувствительность и чем больше потребностей развил в нас прогресс.

Говорить об опасности, проистекающей от известных политических доктрин, приписывая им возбуждение в народе таких жалоб, которых без них не было бы, — это всё равно, что, говоря о бессмертии каких-нибудь научных истин, обвинять их в развращении общества, или бороться против вечности методов натуралиста, обвиняя его в том, что он принимает от этого весьма дурные привычки. [15] Все эти три рода интеллектуальной деятельности не имеют другой цели, кроме раскрытия истины. «Да, господа, — говорил в 1850 г. Стендаль относительно этого же предмета, смотря на него однако с точки зрения литератора, — книга это — зеркало, прогуливающееся по большой дороге. Оно отражает перед вашими взорами то лазурь небес, то грязь, находящуюся в лужах. Неужели вы обвините в безнравственности человека, который несёт в своей корзине зеркало? или зеркало, так как оно отражает грязь? Скорее обвиняйте проезжую дорогу или лужи, или ещё скорее — инспектора дорог, не обращающего внимания на то, что вода застаивается и образует лужи».

Не станем повторять глупых обвинений, возводимых на тех, которые поднимают покрывало с многочисленных социальных несправедливостей; они только констатируют истину; и если она тягостна, то чья же это вина? Стендаль ответил очень определённо: "обвиняйте большую дорогу, и гораздо больше — инспектора дороги ".

Однако нужно согласиться, что обыкновенно не ограничиваются одним только указанием на существующее зло и на способы его исправления, совершаемого постепенно и вполне справедливо. Некоторые советуют жестокие и преступные средства, и это те — скажут иные — которые возбуждают пролетариев против богачей. Эволюционист в душе, я не могу одобрить тех, которые хотят при помощи насилия дать возможность восторжествовать известной идее: «насилие и истина, — сказал Паскаль, — это две могущественные силы, не действующие друг на друга: истина не может управлять насилием, и последнее никогда не пользовалось для своих целей истиной». Всё это я утверждаю, как теорию, как идеал, к которому стремится и которого, без сомнения, достигнет человечество. На практике же и в нынешнее время, к несчастью, иногда необходимо противоположное. Чтобы это доказать, достаточно окинуть взором историю Италии во второй половине нынешнего века: без революции мы не были бы сегодня свободной нацией. С точки зрения истории, слова Паскаля: "la violence n'a jamais servi utilement а la vйritй " — бессмысленны; но поддерживать то же в теории было бы безрассудством, преступлением, так как мы должны делать всё возможное чтобы способствовать прогрессу во всём, не принося в жертву людей. Во всяком случае, я думаю, что влияние известных опасных учений сильно преувеличено, если последние излагаются только в теории. «Мысль, — писал Милль, — что продавец пшеницы заставляет бедняков умирать с голода, или что частная собственность, это — добро, похищенное у других, не должна иметь препятствий к тому, чтобы быть напечатанной в журналах; но её следует наказывать по закону, раз она внушается словесно толпе, находящейся перед продавцом пшеницы, или когда её с умыслом пропагандируют в большом собрании, при помощи прокламаций». Вы можете во всех журналах мира писать, что необходимо отнять избыток у того, кто его имеет, но эти слова убедят только таких субъектов, которые уже антропологически расположены к воровству; они не будут иметь никакого значения для честного человека, так как «человек (по верному замечанию Ферри) поступает сообразно со своими чувствами, а не сообразно со своим образом мыслей».