Под конвоем лжи - Силва Дэниел. Страница 5

Она вытащила тело Беатрис Пимм из задней двери фургона и сняла с него окровавленную одежду. Затем она схватила голый труп за ноги и подтащила к краю могилы. После этого убийца вернулась к фургону и извлекла из него три вещи: железный молоток, красный кирпич и небольшую лопатку.

Эта часть плана по ряду причин страшила ее намного больше, чем собственно убийство. Она положила все три предмета на землю рядом с трупом и приказала себе успокоиться. Успешно преодолев снова подступившую к горлу волну тошноты, она взяла молоток в руку, на которой все еще была надета грубая мужская перчатка, подняла его и проломила нос Беатрис Пимм.

Покончив с делом, она с трудом смогла заставить себя взглянуть на то, что осталось от лица Беатрис Пимм. Воспользовавшись сначала молотком, а потом кирпичом, она разбила его, превратив в кровавое месиво, раздробив кости и выбив и поломав зубы.

Она достигла нужной цели: черт лица у трупа не осталось, оно сделалось совершенно неузнаваемым.

Она выполнила все, что ей приказали сделать. Ей следовало быть не такой, как все остальные. Она обучалась в специальном лагере в течение многих месяцев, намного дольше, чем другие агенты. Ей предстояло внедриться намного глубже. Именно поэтому она должна была убить Беатрис Пимм. Ей не нужно было тратить время на то, чем могли заняться другие, менее одаренные агенты: подсчет численности войск, наблюдение за железнодорожными перевозками, оценка повреждений от бомбардировок. Это было слишком легко. Ей нужно было хранить себя для более важных и серьезных дел. Она была бомбой замедленного действия, заложенной в Англии, чтобы в положенный срок, которого пока что никто не знал, произвести смертоносный взрыв.

Она уперлась носком ботинка в бок мертвой женщины и с силой толкнула. Труп повернулся на бок и упал в могилу. Убийца наскоро забросала тело землей. Перепачканную кровью одежду она собрала и кинула в фургон. С переднего сиденья взяла маленькую женскую сумочку, в которой лежали голландский паспорт и бумажник. В бумажнике находилось еще несколько документов, удостоверяющих личность, водительские права, выданные в Амстердаме, и фотографии упитанного, улыбающегося голландского семейства.

Все это были фальшивки, изготовленные абвером в Берлине.

Убийца бросила сумочку под деревьями на краю поля, в нескольких ярдах от могилы. Если все пойдет по плану, то расчлененное и ужасно изуродованное тело найдут через несколько месяцев, чуть раньше или чуть позже, чем сумочку. Полиция решит, что мертвая женщина была Кристой Кунст, голландской туристкой, которая приехала в страну в октябре 1938 года и отпуск которой завершился столь ужасным образом.

Перед тем как покинуть это место, убийца кинула последний взгляд на могилу. Она испытывала острую, болезненную печаль о судьбе Беатрис Пимм, которая в смерти лишилась даже своего лица и своего имени.

Но это было не все: убийца тоже лишилась своей личности. На протяжении шести месяцев она жила в Голландии, поскольку голландский был одним из тех языков, которыми она владела в совершенстве. Она тщательно выстроила свое прошлое, приняла участие в каких-то амстердамских выборах и даже позволила себе завести молодого любовника, мальчишку девятнадцати лет с огромным аппетитом и готовностью изучать все новое, касающееся постели. А теперь Криста Кунст лежит в неглубокой могиле на краю английского ячменного поля.

Утром убийце предстояло в очередной раз обрести новую личность.

Но сегодня вечером она была никем.

Она подлила бензина из канистры в бак фургона и ехала еще двадцать минут. Окрестности деревни Элдертон — как и Беатрис Пимм — были выбраны далеко не случайно. В этом месте горящий глубокой ночью на обочине дороги фургон не будет сразу же замечен.

Она вывела мотоцикл из фургона по толстой широкой доске. Эта задача была бы непростой даже для сильного мужчины. Ей пришлось напрячь все свои силы, но все же мотоцикл с грохотом свалился, когда до дороги оставалось еще три фута. Единственная оплошность, которую она допустила за всю эту ночь.

Она подняла мотоцикл и, не заводя мотор, откатила его ярдов на пятьдесят по дороге. После этого возвратилась к фургону. В одной из канистр все еще оставалось немного бензина. Она вылила его в фургон, стараясь налить побольше на окровавленную одежду Беатрис Пимм.

Когда фургон вспыхнул, словно шаровая молния, она нажала на педаль, и мотоцикл громко затарахтел. Еще несколько секунд она смотрела, как фургон горел, озаряя пляшущим оранжевым светом безлюдное поле и окаймлявший его строй деревьев.

Потом она повернула мотоцикл на юг и направилась в Лондон.

Ойстер-Бей, Нью-Йорк, август 1939

Дороти Лаутербах считала свой величественный особняк, сложенный из тщательно отесанного дикого камня, самым красивым на всем Северном берегу. Большинство ее друзей с этим соглашались, поскольку она была очень богата, а им хотелось получать приглашения на оба приема, которые Лаутербахи обязательно устраивали каждое лето — разгульную пьяную вечеринку в июне и более рафинированное собрание в конце августа, когда летний сезон, как это ни печально, подходит к концу.

Задним фасадом дом выходил на Саунд. Там протянулся премиленький пляж с белым песком, доставленным на грузовиках из Массачусетса. Между пляжем и домом раскинулась прекрасно ухоженная лужайка, на которой располагались то изящные клумбы, то красный земляной теннисный корт, то плавательный бассейн с ярко-голубой водой.

Слуги поднялись спозаранку, чтобы обеспечить семейству возможность вкушать на протяжении дня давно заслуженную праздность: устанавливали площадку для крокета и натягивали бадминтонную сетку, ни разу не преградившую путь ни одному волану, снимали брезентовый чехол с деревянной моторной лодки, которая ни разу за все время своего существования не отходила от причала. Однажды кто-то из слуг осмелился указать миссис Лаутербах на всю бессмысленность этого ежедневного ритуала. Миссис Лаутербах рявкнула на него, и с тех пор никто не дерзал оспаривать установленный порядок. Игрушки выставлялись на места каждое утро и стояли там, никчемные, словно рождественские украшения в солнечном мае, пока на закате их, с соблюдением всех церемоний, не убирали на ночь.