Под конвоем лжи - Силва Дэниел. Страница 88

Увидев, что Дженни направляется к нему, Нойманн улыбнулся ей. Она сейчас выглядела более привлекательной, чем показалась ему при первой встрече: широкий подвижный рот, большие синие глаза, бледные обычно щеки раскраснелись от утреннего холода. На ней был толстый шерстяной свитер, брюки, небрежно заправленные в высокие ботинки-веллингтоны, прорезиненный плащ и шерстяная кепка на голове. У нее за спиной, в чахлом сосновом лесу, росшем на дюнах, Нойманн разглядел белый дым погашенного костра. Дженни подошла поближе. У нее был усталый вид, а одежда выглядела так, будто она спала в ней. Но, несмотря на это, ее ответная улыбка была полна очарования. Она стояла, подбоченясь, и с интересом рассматривала Нойманна.

— Очень впечатляет, мистер Портер, — сказала она. Нойманн все еще не без труда понимал ее речь с сильным певучим норфолкским акцентом. — Если бы я не знала, что вы тут отдыхаете, то подумала бы, что вы тренируетесь к каким-то соревнованиям.

— От старых привычек трудно отказываться. Кроме того, это полезно для тела и души. Тебе стоит как-нибудь попробовать самой. Ты быстро избавишься от пары имеющихся у тебя лишних фунтов.

— Да что вы говорите! — Она игриво толкнула его в плечо. — Я и без того слишком тощая. Все мальчишки в деревне так говорят. Им нравится Элеонор Каррик, потому что у нее большие... Ну, вы понимаете, о чем я. Она ходит с мальчишками на пляж, они дают ей деньги, и она разрешает им расстегивать ее блузку.

— Я видел ее вчера в деревне, — ответил Нойманн. — Она просто жирная корова. Ты вдвое красивее, чем Элеонор Каррик.

— Вы серьезно так думаете?

— Совершенно серьезно. — Нойманн с силой потер свои предплечья и подрыгал ногами. — Но мне нужно походить, иначе все мышцы у меня станут жесткими, как доски.

— Хотите, я составлю вам компанию?

Нойманн кивнул. Это была неправда, но Нойманн не видел никакого вреда в том, чтобы немного погулять в ее обществе. Дженни Колвилл, совершенно определенно, втюрилась в него со всей силой первой школьной влюбленности. Она выдумывала всяческие предлоги для того, чтобы каждый день приходить к Догерти, и ни разу даже не сделала вид, что хочет отказаться от приглашений Мэри остаться на чай или ужин. Нойманн старался оказывать Дженни некоторое внимание и тщательно избегал ситуаций, при которых он мог бы остаться с нею один на один. До сих пор ему это удавалось. Надо было попробовать с толком использовать этот разговор — выяснить, достаточно ли убедительна его легенда и насколько хорошо она воспринята в деревне. Некоторое время они шли молча. Дженни смотрела в море, а Нойманн подобрал горстку камешков и кидал их в волны.

— Ничего, если я поговорю о войне? — осведомилась Дженни.

— Конечно.

— Ваши раны... Они были очень серьезными?

— Достаточно серьезными для того, чтобы меня отправили домой с билетом в один конец.

— А куда вас ранило?

— В голову. Когда-нибудь, когда мы будем знакомы получше, я подниму волосы и покажу шрамы.

Она взглянула ему в лицо и улыбнулась.

— Если по мне, так у вас прекрасная голова.

— И что ты хочешь этим сказать, Дженни Колвилл?

— Я хочу сказать, что вы красивый. И к тому же еще и умный. Это точно.

Ветер подхватил прядку волос Дженни и попытался прикрыть ей глаза. Она привычным взмахом руки заправила волосы под кепку.

— Я только не понимаю, что вы делаете в такой дыре, как Хэмптон-сэндс.

Значит, легенда, которую он сообщил о себе, вызывает у жителей деревни подозрения!

— Мне нужно было где-нибудь отдохнуть и окончательно прийти в себя. Догерти предложили мне приехать сюда и пожить у них, а я поймал их на слове.

— Почему же я не верю этой истории?

— Придется поверить, Дженни. Потому что это правда.

— Мой отец думает, что вы преступник или террорист. Он говорит, что Шон был членом ИРА.

— Дженни, ты сама можешь представить себе Шона Догерти боевиком Ирландской республиканской армии? Кроме того, у твоего отца есть свои собственные проблемы, и весьма серьезные.

Лицо Дженни сразу помрачнело. Она резко остановилась и повернулась к своему собеседнику.

— И что же вы имеете в виду?

Нойманн испугался, что зашел слишком далеко. Может быть, стоит на этом остановиться, попросить прощения за то, что он лезет не в свое дело, и побыстрее сменить тему? Но что-то подтолкнуло его к продолжению начатого разговора. Почему я не имею права говорить об этом? Он, конечно, знал ответ. Его собственный отчим был гнусным жестоким негодяем, никогда не задумывавшимся перед тем, как залепить пасынку звонкую оплеуху или сказать что-нибудь такое, отчего у мальчика выступали слезы на глазах. И он нисколько не сомневался в том, что Дженни Колвилл приходится выносить намного худшее обращение, нежели то, которое знал он. Ему хотелось сказать ей что-нибудь хорошее, позволяющее ей осознать, что жизнь не всегда бывает такой. Ему хотелось сказать ей, что она не одинока. Ему хотелось помочь ей.

— Я хочу сказать, что он слишком много пьет. — Нойманн поднял руку и ласково прикоснулся к ее щеке. — Я хочу сказать, что он плохо обращается с красивой, умной молодой девушкой, которая совершенно не заслужила такого обращения.

— Вы это серьезно? — спросила она.

— Что — это?

— То, что я красивая и умная. Мне никто никогда не говорил ничего подобного.

— Конечно, совершенно серьезно.

Она взяла его за руку. Некоторое время они шли молча.

— У вас есть девушка? — спросила она через некоторое время.

— Нет.

— Почему?

И в самом деле — почему? Война. Это был самый простой ответ. На самом же деле ему никогда не хватало времени на то, чтобы обзавестись девушкой. Его жизнь представляла собой сплошное одержимое стремление к разным целям: стремление избавиться от следов своего английского происхождения и сделаться хорошим немцем, стремление сделаться олимпийским чемпионом, стремление сделаться самым заслуженным десантником. Его последней любовницей была молодая крестьянка-француженка из деревни, рядом с которой находился их пост радиоперехвата. Она была нежна как раз в то время, когда Нойманну больше всего на свете была нужна нежность, и каждую ночь на протяжении месяца она тайно впускала его через черный ход своего дома и вела в свою комнату. Закрывая глаза, Нойманн иногда видел перед собой, как наяву, ее тело, озаренное дрожащим пламенем свечи, горевшей в ее спальне. Она пообещала целовать его голову каждую ночь, пока все раны не заживут. В конце концов Нойманн не вынес чувства вины за свое положение оккупанта и порвал с нею. Теперь он страшился за нее и за ту судьбу, которая может ждать ее после окончания войны.