Лопе Де Агирре, князь свободы - Сильва Мигель Отеро. Страница 29

– Давайте сделаем пехотным командиром и старого Хуана Нуньеса де Гевару, его седины внушают уважение, а его видения в точности предсказали насильственный конец губернатора, сделаем командиром и Педро Антонио Галеаса, человека, охочего до всяких авантюр и открытий. Сделаем капитан-интендантом Алонсо Энрике де Орельяну и морским капитаном лоцмана Себастьяна Гомеса, а адмиралом Мигеля Бонадо. Главным альгвасилом нашего войска сделаем Диего де Балькасара, который, говорят, отдал свое состояние на поддержание нашего дела, и к тому же, говорят, вице-король Уртадо де Мендоса оказывал ему честь – играл с ним с карты.

Все приняли назначения с великой осторожностью и смирением, кроме упомянутого Диего де Балькасара, который на церемонии вручения жезла высшего правосудия сказал во всеуслышание: «Принимаю жезл во имя короля Филиппа, нашего государя, и никого иного», другими словами, сие означало, что он имеет совершенно определенное намерение перейти на сторону Короля, как только завидит такую возможность, если, конечно, я, Лопе де Агирре, не окажусь поблизости и не помешаю ему.

Через два дня в лагерь возвратился Санчо Писарро, который по указанию губернатора Урсуа уходил с семью десятками стрелков на поиски дорог и продовольствия. Мы боялись, как бы он не затеял против нас войну в этой дикой сельве, и тогда дьявол прибрал бы и нас и их. Но Санчо Писарро повел себя весьма проницательно и осторожно, выслушал о событиях, происшедших в лагере, безо всякого изумления или, во всяком случае, никак не проявил его. Санчо Писарро с удовлетворением принял предложенную ему должность старшего сержанта, поблагодарил нас смиренно и скромно, чтоб тебе было пусто! не верю я твоим словам, Санчо Писарро, ты самый опасный и хитрый из вассалов короля Филиппа, участвующих в этом походе, это говорю я, Лопе де Агирре, а я чую своих врагов, как бы они ни прятались, и никогда не ошибаюсь.

И тотчас же в лагере начала прорастать ядовитая трава, которая всегда была позором и погибелью всех перуанских мятежей. Мы совершили преступление против королевской власти, мы предали смерти губернатора и представителя короля, которого нам поставил сам король, и теперь нас одолевает безрассудное желание получить от короля прощение, от короля, который безо всякого отрубит нам головы, как только эти головы окажутся в его королевской власти. Вот он, пожалуйста, дон Фернандо де Гусман, главный вождь нашего бесстыдства, вот он, дон Хуан Алонсо де Ла Бандера, и дон Алонсо де Монтойя, ожесточеннее всех стиравшие с лица земли губернатора и собственными руками вонзившие в него шпаги, все они теперь ищут извиняющих обстоятельств, чтобы король простил их за преступление, которому, слава богу, нет прощения. Наш генерал-лейтенант, наш начальник стражи, наш начальник кавалерии бегают, мечутся, подыскивают слова для покаянного письма, которое собираются составлять, они благосклонно приняли бакалавра Педрариаса де Альместо, который возвратился в лагерь, предпочтя оказаться за решеткой, нежели умереть от голода в сельве; Педрариас де Альместо начинает переписывать своим красивым писарским почерком дурацкую грамоту такого смысла: «Составлено в селении Мокомоко провинции Мачифаро второго дня января месяца одна тысяча пятьсот семьдесят первого года в присутствии писца и свидетелей…» Остальной документ – неудачная попытка раболепного раскаяния: мы убили губернатора только за то, что он проявлял леность и небрежение на службе Вашего Королевского Величества, за то, что не открывал земель, обещанных именем Вашего Королевского Величества, смерть губернатора была необходимой, чтобы предотвратить бунт отчаявшихся солдат против Вашего Королевского Величества, его смерть послужит приумножению славы и могущества Вашего Королевского Величества, да здравствует святейшая задница Вашего Королевского Величества!

Когда грамота Педрариаса де Альместо была дописана, мы, офицеры и боевые командиры, выстраиваемся, с нетерпением ожидая своей очереди подписать ее. Первым, в соответствии с высшим постом и занимаемой должностью, подписывает наш предводитель генерал дон Фернандо де Гусман, и, честное слово, его витиеватый росчерк не нарушает совершенства писанины Педрариаса. Вторым полагается расписаться мне, начальнику штаба, но я подписываюсь не «Лопе де Агирре, начальник штаба», как все ожидали, а «Лопе де Агирре, изменник», а сам, не мигая, смотрю на Ла Бандеру и Монтойю и громко твердым голосом читаю свою подпись и дополнение к ней, четыре этих слова вызывают глухой ропот сдерживаемых страстей, и я делаю вывод, что настал момент сказать всю правду.

– Какое безумие и глупость, мараньонцы, воображать, будто сообщение, придуманное и состряпанное нами самими, снимет с нас вину за то, что мы убили губернатора короля, у которого имелись подписанные королем полномочия, указы с королевскими печатями и который представлял персону короля! Почему вас смущает, что я, подписываясь, назвал себя изменником, если для короны, которой эта грамота адресована, все мы не кто иные, как изменники и предатели, мы не двенадцать апостолов, которые отделались от тирана с целью послужить королю, а двенадцать иуд, которые предали смерти слугу короля за то, что он мешал нашим честолюбивым помыслам. Все мы дерзкие и отважные изменники и предатели, и никакая покаянная грамота не спасет нас от кровожадного гнева, который короли Испании вынашивают как драгоценное наследие предков. И даже в том невероятном случае, если мы в будущем откроем новые миры и в нашем бедственном положении найдем все-таки Эльдорадо и Омагуас из чистого золота, если сумеем водрузить над бескрайними землями флаг его величества, даже и тогда нам все равно не уйти от казни, ибо первый же бакалавр, вице-король, рехидор или монах, который придет из Испании осваивать эти земли, начнет с того, что отрубит нам головы. Нет, командиры и офицеры, наше спасение не в том, чтобы писать униженные письма, которые никого не обманут, а в том, чтобы как можно дороже продать наши мятежные жизни, возвратиться в Перу не за помилованием, которого нам не дождаться, а за друзьями, такими же недовольными, как и мы, за тысячами обиженных, которые никогда не получают должного вознаграждения за свою службу, за тысячами перуанцев, оскорбленных дурным обращением вице-королей и судейских чиновников. Возвратиться в Перу, соединиться с этими людьми на нашей земле и защищать эту землю от недругов, какими бы могущественными и непобедимыми они ни казались издали, вот что нужно нам всем.

В первый раз говорил я столь дерзко и откровенно, люди затаились в молчании, слышен был только шум реки и сельвы, наконец тишину нарушил генерал-лейтенант Алонсо де Вильена, чей ум проявился, еще когда отец Энао лишил его причастия. Он сказал так:

– Я согласен полностью и подтверждаю все, что сказал наш начальник штаба Лопе де Агирре, ибо поступить иначе означало бы по доброй воле, как бессловесные ягнята, отправиться на бойню вице-короля.

Но был один, который не согласился с моим мнением, он вскочил, словно его ударили, словечко «изменник» ужалило его, как оса в затылок. Благородный и щепетильный в вопросах чести дворянин Хуан Алонсо де Ла Бандера, третий по важности человек в нашем лагере и начальник стражи, коего некоторые солдаты не совсем точно называют Бахвалом, заговорил так:

– Я полон негодования и возражаю против слова «изменник», которым начальник штаба Лопе де Агирре со странной легкостью нарек всех нас. Я настаиваю, что предание смерти Педро де Урсуа и его заместителя Хуана де Варгаса не было изменой королю, но актом верности ему, поскольку оба эти представителя власти проявляли небрежение в выполнении миссии, порученной им государем Испании и состоявшей в том, чтобы открывать и завоевывать земли, а вовсе не в том, чтобы пускать по ветру средства, которые вице-король маркиз де Каньете передал им для удовлетворения наших насущных нужд. Я утверждаю, что никогда в жизни не совершал предательства, и не потерплю, чтобы кто бы то ни было возводил на меня столь гнусную напраслину. Пусть кто-нибудь скажет, что я предатель, и я, не сходя с этого места, отвечу, что он лжец, и стану драться с ним насмерть.