Лопе Де Агирре, князь свободы - Сильва Мигель Отеро. Страница 34

На этот раз, Инес де Атьенса, ты не льешь горьких слез, не молишь разрешить тебе похоронить труп любовника. Прямая как сосна, застыла ты у дверей своей хижины, черные волосы упали на смуглые плечи, ты стоишь и смотришь, как проносят мимо кровавое месиво, которое вчера еще бахвалилось и было Хуаном Алонсо де Ла Бандерой. Из двенадцати, пришедших первого января убить дона Педро де Урсуа, восемь еще остаются в живых, неутешная моя Инес де Атьенса.

Дон Алонсо де Ла Бандера, столь же преданный донье Инес де Атьенса, сколь и королю Филиппу, был мертв, я заступил место начальника штаба, судьба моя сменила гнев на милость, дон Фернандо де Гусман уже не может шагу ступить без моих советов, я его будущий родственник, его первый капитан, самый главный его любимец. Вопрос вопросов, говорю я себе, до каких высот способен подняться этот наш избранник дон Фернандо, ибо честолюбия ему не занимать и осанки хватает. Да будет угодно богу, чтобы сохранил он оба эти качества до конца нашей затеи, в таком случае в анналах истории ему уготовано место, подобное тому, какое занимает Помпеи, который был самым великим человеком на всем белом свете до того рокового дня, когда Юлий Цезарь победил его и уменьшил в размерах.

Прислушиваясь к моим рассуждениям и принимая во внимание мои советы, дон Фернандо де Гусман созвал на площади селения два собрания, которые навсегда и бесповоротно изменили цель нашего похода. На первом он скромно спросил у офицеров и солдат, угодно ли им, чтобы он, дон Фернандо де Гусман, оставался на посту капитан-генерала, который он занимал с той ночи, когда мы предали справедливой смерти губернатора Урсуа. Нантом собрании дон Фернандо был, как никогда, красноречив и великолепен. «По приказу начальника штаба и распоряжению генерала» – такими словами началось чтение указа, на площади толпились офицеры и солдаты, а также местные жители, включая индейцев и женщин, разбуженных на рассвете тревожным гулом барабанов. Дон Фернандо с секирой в руках вышел из своего шатра, мы, десять самых верных его слуг, следовали за ним.

«Благородные рыцари, сеньоры, друзья мои» – так начал он свою торжественную речь, которая вся до последнего слова была выслушана в молчании и со вниманием. Он сказал, что ему неприятно было бы занимать должность генерала, которую он занимает, если это хоть кому-то не по душе. Сказал, что губернатором он стал не по собственной воле, но был поднят на эту высоту волею отважных капитанов, однако же он останется на ней и будет доволен лишь в том случае, если получит всеобщее одобрение. «Я собрал вас, друзья мои, чтобы публично сложить сии полномочия с себя, равно как и с офицеров, сопровождающих меня, и дабы вы свободно возложили их на то лицо, которое сами изберете и назовете генералом». Проговорив это, он в знак своего отречения вонзил в землю секиру, которую держал, и скрестил руки на груди, словно античный жрец.

Всех растрогал великодушный поступок дона Фернандо, я счел себя обязанным ответить ему от имени всего лагеря, и попросил его от всего сердца снова стать нашим генералом и вождем, сказал, что мы готовы отдать жизнь, следуя за ним и ему повинуясь. Я еще не кончил говорить, как уже раздались в разных концах площади горячие здравицы дону Фернандо, и так, не встретив возражений, он был провозглашен генералом, и отец Энао благословил его на латыни со всеми церемониями.

Втopoe собрание получилось еще торжественнее первого, поскольку на нем приносили присягу и ставили подписи, и все так разгорячились, что решили идти войной на Перу, война эта неизбежно выльется в бунт против судей и королевских наместников, и против тебя, Филипп, король испанский. Мартин Перес де Саррондо говорит, что не все офицеры и солдаты в лагере склонны к таким крайностям, некоторые, как ядом, отравлены почтением к монархии и символам королевской власти, а есть и такие, что грезят об одних только сокровищах Омагуаса, в поход они вышли за золотом, а не за почестями, и душой они больше скупцы, чем воители.

– Который путь выберем, станем захватывать земли для короля или пойдем на Перу, потрудимся для свободы людей? – спрашивает дон Фернандо всех, собравшихся на наш зов. – Пусть каждый из вас скажет, что думает, без боязни, и я верно буду следовать тому, за что выскажется большинство.

– Советую вам, храбрые мараньонцы, как старый солдат, повидавший на своем веку немало, – говорю я, Лопе де Агирре, – в сей решающий момент выбрать сражение за Перу и не искать больше для короля и его управителей золотых городов, ибо все это ложь и выдумки. Бог свидетель, в Перу мы найдем славу и могущество, а те, кому любо богатство, – и богатство. Вот какой мы должны сделать выбор, а не стоять на коленях перед тем или иным королем, который, не слушая доводов, отрубит нам головы, ибо никогда не простит того, что мы предали смерти его губернатора Педро де Урсуа.

Отец Энао в епископском облачении служил службу на алтаре, воздвигнутом посреди площади. После слов «ite misa est» [28] и благословения дон Фернандо предложил нам всем принести присягу пред лицом господа и собственной совестью:

«Клянемся Господу и Пресвятой Деве Марии, Матери Божьей, и святым апостолам, и священному алтарю, что будем помогать друг другу и способствовать, и все будем согласными в войне, которой собираемся пойти на королевства Перу, и что промеж нас не будет смутных и противоречивых суждений по ходу ее ведения; лучше умрем мы в сей войне, помогая друг другу, нежели любовные или родственные узы, или соображения преданности задержат нас или остановят; и всегда на всю войну генералом у нас будет дон Фернандо де Гусман, и мы будем ему повиноваться и делать все, что прикажет он и его командиры, под страхом преступить клятву, совершить бесчестие и навлечь на себя позор».

И снова дон Фернандо проявил чудеса великодушия:

– Если кто-то из вас предпочитает не идти войной на Перу, а продолжать открывать новые земли, я позволю им это, и пусть они выберут себе вождя, какого пожелают. А тех, кто захочет еще какое-то время оставаться с нами, я охотно доставлю на остров Маргариты, и не причиню им зла, и не покараю их. Величайшее мое желание и забота – чтобы клятву дали и поставили подпись лишь те, кто по доброй воле желает участвовать в этой войне.

Отец Энао, лживый монах, да гореть ему в аду злым огнем, у алтаря принимал присягу. Первым принес ее сам дон Фернандо, офицеры и солдаты один за другим последовали за ним, клали руку на священный алтарь, потом на молитвенник, торжественно гремели барабаны, плакали женщины, стоя в дверях своих хижин, я смотрел-всматривался в лицо каждого, кто подходил ставить подпись; Санчо Писарро прикрыл глаза, чтобы не видеть, как его собственная рука нарушала верность королю Филиппу; командору Хуану де Геваре не удалось скрыть своего нежелания, Педро Алонсо Каско остался на коленях, где стоял, чтобы не приносить присягу; Хуан де Кабаньас открыто признался, что не станет присягать; Антон же Льамосо, напротив, хотел расписаться два раза; мы, двести пятьдесят мараньонцев, обязались пред алтарем Иисуса Христа и поклялись положить все силы, а если понадобится, и жизнь, но завоевать для Перу свободу.

Говорю тебе, король Филипп, история с удивлением и восторгом поведает о том, что произошло в селении Бригантин, провинция Мачифаро, в дни, последовавшие за мартом месяцем года тысяча пятьсот шестьдесят первого. Мы, двести пятьдесят мараньонцев, отчаявшиеся, застрявшие в сельве у самой многоводной и страшной реки на свете, истерзаны бескормицей и болезнями, изранены и залатаны, как одежды на нищем, с немногими аркебузами и кинжалами и всего двумя судами, построенными нашими же руками, но нам не занимать духу и желания отречься от тебя и пойти на тебя войною, сиятельнейший король, самый неблагодарный и высокомерный суверен из суверенов, рожденных земною женщиной.