Король снов - Сильверберг Роберт. Страница 39

— Как мы убьем Престимиона, — величественно подняв голову, сказал лорд Гавирал.

Мандралиска и глазом не моргнул, как будто Гавирал и рта не раскрывал. Убить Престимиона? Это ни в коей мере не помогло бы решить проблему получения независимости для западного континента. Заставить Престимиона подчиниться — это да. Управлять им. Использовать его. Вот что должен был дать им этот шлем спустя некоторое время. Но зачем убивать его? Это лишь привело бы Деккерета на верховный трон, даром что он находится глубоко под землей, на вершине Замковой горы обосновался бы какой-нибудь другой корональ, а им пришлось бы снова и снова начинать борьбу за освобождение Зимроэля от алханроэльских властей. Однако было совершенно безнадежным делом ожидать, что кто-нибудь из Пяти правителей сможет понять такие вещи, прежде чем им все хорошенько разъяснят.

— Да, шлем позволит нам совершить месть, — сказал Хаймак Барджазид.

Его слова Мандралиска тоже проигнорировал — сущая банальность. К тому же он не ощущал в них ни капли искренности. Месть нисколько не интересовала Барджазида. И смерть старшего брата по вине Престимиона, похоже, нисколько его не тревожила. Он, не задумываясь, продался бы убийцам своего брата, если бы смог выторговать подходящую цену. Продать подороже — вот и все, что имело значение для этого человека. Барджазида больше всего интересовали деньги, безопасность и комфорт: одинаково мелкие, ничтожные вещи. Правда, в нем имелась яркая искра злобы и холодный недоброжелательный рассудок, что Мандралиска расценивал как изрядное достоинство, но по сути своей этот человек был совершенно тривиален: ограниченный набор очень сильно развитых торговых навыков и самые обычные желания.

Возбуждение, с которым Мандралиске удалось ненадолго справиться, вернулось вновь. Вонь иной человеческой плоти в комнате становилась уже невыносимой. Жара. Чужие разумы, норовящие навалиться на его собственный.

Он взял со стола такой хрупкий на вид и легкий шлем и засунул его, словно горсть мелких монет, в кошель, висевший у бедра.

— Пойдемте на улицу, — наполовину предложил, наполовину приказал он. — Здесь слишком жарко. Глотнем свежего воздуха.

День повернул к вечеру, и от холмов уже протянулись длинные тени. Дворцы Пяти правителей, надзиравшие за поселком с вершины холма, купались в рыжеватом свете. Мандралиска огромными шагами шел по поселку — ему было совершенно все равно, куда идти. Остальные трое следовали за ним по пятам, стараясь не отставать.

Какие мелкие людишки, думал он. Гавирал. Халефис. Барджазид. Не только маленькие ростом, но и с мелкими душами. Впрочем, Халефис понимал это: он хотел только служить. Гавирал мечтал править как король здесь, на Зимроэле, хотя годился для трона не более, чем скальная обезьяна. А этот маленький уродец Барджазид… Ладно, у него имелись некоторые достоинства: он был, по крайней мере, жестоким и сообразительным. Мандралиска не испытывал к нему всеобъемлющего презрения. Но по существу он все же ничто. Ничто.

— Ваша светлость?! — Его догнал Халефис— Прошу прощения, ваша светлость, — бормотал адъютант, — но, возможно, испытывая это устройство, вы устали сильнее, чем сами замечаете, и вам лучше немного отдохнуть, а не…

— Благодарю тебя, Джакомин Со мной все будет в порядке.

Мандралиска произнес эти слова, даже не повернув головы к Халефису. Они уже оказались на рыночной площади поселка, среди кузнецов и горшечников; чуть поодаль помещались винные лавки, а за ними — хлебный и мясной ряды.

Это было вовсе не простое дело — выстроить деревню, которая смогла бы полностью обеспечивать себя, здесь, на этой сухой, пустынной земле, где урожай нужно было буквально выманивать из неплодородной красной почвы при помощи воды, которую чуть ли не по каплям накачивали из протекавшей совсем неподалеку, но тем не менее практически недосягаемой реки. Однако деревня существовала, и только благодаря его усилиям. Он ничего не знал о сельском хозяйстве, ничего — о выращивании домашнего скота, ничего — о том, как на пустом месте создавать процветающие деревни, но он сделал это — он чертил планы, отдавал приказания и осуществил невозможное, и даже роскошные дворцы Пяти правителей, оседлавшие гряду холмов, тоже обязаны своим появлением ему одному, и сейчас, шагая через порождение своих рук в этот странный день, он чувствовал… Что?

Нетерпение. Ощущение, что он находится на пороге нового места, странного и замечательного места.

Он уже держал под контролем Пятерых правителей Зимроэля — знали они об этом или нет. А скоро к нему в руки попадут и Престимион с Деккеретом. Он станет господином всего Маджипура. Это ли не прекрасное положение для мальчишки из страны снежных Гонгарских гор, вышедшего в жизнь, не имея ничего, кроме живой смекалки и молниеносной реакции?

Он миновал винные лавки, отталкивая бутылки и фляги, которые торговцы со всех сторон протягивали ему, прошел через хлебный рынок. Один из булочников, почтительно кланяясь и что-то невнятно умоляюще бормоча, сунул ему в руку аппетитный свежайший бисквит. В его глазах при этом плескался страх, как будто это Мандралиска, а не шедший чуть сзади Гавирал был правителем Зимроэля Виноторговцы и булочники, думал Мандралиска, понимают, где обитает настоящая власть этих мест.

Он откусил бисквит — это была одна из тех небольших круглых булочек, которые назывались здесь лориками; верхнюю сторону украшали хохолком из теста, отчего булочки становились похожими на короны. Хороший выбор, подумал Мандралиска Он съел бисквит в три укуса.

За дальней стороной рынка резко вздымался крутой холм, с вершины которого можно было увидеть, как далеко внизу кипящая река бьется о подножие утеса. Мандралиска зашагал туда. Халефис все так же семенил слева, держась на один-два шага позади. Барджазид поспешал справа Лорд Гавирал, похоже, решил остаться на рынке и не взбираться на холм.

Мандралиска долго стоял и, не говоря ни слова, смотрел на реку Затем вынул шлем из кошеля и положил небольшую кучку металлической проволоки на раскрытую ладонь Барджазид метнул в него встревоженный взгляд, словно испугался, как бы Мандралиске не пришло в голову швырнуть его изделие вниз, в недосягаемую воду.

А граф внезапно обернулся к сувраэльцу.

— Скажите, Барджазид, вам никогда не хотелось убить своего отца?

Тот взглянул, изумленный.

— Мой отец был добрым человеком, ваша светлость. Торговцем шкурами и вяленым мясом из Тола-гая. Мне никогда и в голову не могло прийти…

— А мне приходило по тысяче раз на день Будь мой отец все еще жив, я сейчас надел бы этот шлем, чтобы попытаться немедленно убить его.

Барджазид был слишком поражен, чтобы сразу найти ответ. Они с Халефисом в изумлении уставились на графа.

Мандралиска никогда и ни с кем не говорил о таких вещах. Но, вероятно, за те несколько секунд, когда шлем Барджазида был у него на голове, в его душе что-то приоткрылось.

— Он тоже был торговцем, — продолжал Мандралиска. Он, не отрываясь, глядел в пропасть на дне которой текла великая река, а перед глазами у него проплывало ненавистное прошлое. — Мы жили в Ибикосе, грязном жалком маленьком городишке среди отрогов Гонгарских гор, в сотне миль к западу от Велатиса. Все лето там идет дождь, а всю зиму — снег. Он торговал винами, причем сам являлся своим лучшим клиентом, а когда напивался — а пьяным он был почти всегда, — то мог ударить с такой же легкостью, как и просто посмотреть на тебя. Так он постоянно разговаривал — кулаками. Именно в детстве я приобрел быстроту движений — отскакивая подальше, чтобы он не смог достать меня.

Даже сейчас, спустя почти сорок лет, Мандралиска почти наяву видел перед собой это мрачное лицо, в котором было столько сходства с его собственным нынешним обликом. Длинный костлявый подбородок, стиснутые губы, черные, вечно нахмуренные глаза, сдвинутые брови и безжалостные кулаки, быстрые, как плети пунгатанов, готовые в любой момент рассечь губу, или поставить синяк под глаз, или украсить щеку опухолью. Порой избиения продолжались чуть ли не непрерывно по самой мельчайшей причине, а то и вовсе без причины. Мандралиска мог с трудом восстановить в памяти облик своей бледной робкой матери, но отец, это злобное чудовище, все еще возвышался, как гора, перед его мысленным взором. Это продолжалось годы и годы: проклятья, пощечины, подзатыльники, пинки, тычки, оплеухи — причем не только от него, но еще и от троих старших братьев, которые, подражая отцу, колотили каждого, кто был меньше и слабее, чем они. Ни единого дня не проходило без хотя бы одного ушиба, без большей или меньшей порции боли и оскорблений.