Ловушка - Сильверберг Роберт. Страница 1

Увидеть деревья-капризки в нашей долине можно уже повсюду. До чего ж они красивы! Только представьте: изящные хрупкие ветви, увенчанные очаровательными розовыми цветками, грациозно покачиваются, сносимая ветром пыльца местами устилает землю золотистыми сугробами, а мускусный аромат напоминает все самое приятное, что доводилось вам нюхать в жизни прежде.

Новые побеги капризок вырастают, точно по мановению волшебной палочки, в считанные часы. Дюжина здесь, другая там. Распространяются с быстротой лесного пожара, с неотвратимостью стихийного бедствия.

– Вселенная, – говаривал бывало мой папаша, – обязательно убьет тебя, дашь ли ты ей шанс, или нет. Везде и всюду людей подстерегают ловушки.

Ловушка в столь благословенном крае, как наша долина? Что-то не верится. Почва здесь плодородная, климат круглый год мягкий, и ежедневно после полудня дует теплый южный бриз. Правда, здесь дождей выпадает маловато, но зато вдоволь грунтовых вод. И самое главное, местные туземцы совершенно невоинственны.

– Слишком уж житье здесь легкое и беззаботное, – сказал бы, наверное, на это мой папаша. – Ищи скрытую ловушку.

Скрытую ловушку? Но существует ли она?

Что ж, поживем – увидим.

Мы – обычные фермеры, отказавшиеся гнуть спины в мирах, где вся земля давным-давно поделена. Мы в поте лица пашем местную серую почву ради того, чтобы наши пра-правнуки непременно стали здешними баронами и герцогами.

Конечно, испокон веков здесь живут привидки, но они спокойные, миролюбивые, и им, вроде бы, нет дела до закладываемых тут графств и герцогств. Поэтому мы преспокойно прокладывали тут дорогу и перерабатывали местные минералы и растения в насыщенный питательными веществами торф.

Но спокойной жизни неожиданно пришел конец! Отыскалась-таки проклятая скрытая ловушка – растения-капризки…

Первую капризку посадила Хелин Ганнетт. Та самая Ганнетт, которую по праву зовут Зеленой. Еще бы, ведь под ее опекой расцветают даже безнадежно увядшие цветы и сухие ветки.

Поначалу капризка была чинным, почти сферическим, в обхват взрослого мужчины кустом не выше десятилетнего ребенка. Гладкие розовые тонкие стебли с виднеющейся под полупрозрачной корой красной сердцевиной изящно обвивали друг друга, между бирюзовыми листьями в форме подков там и здесь набухали бутоны. Хелин посадила капризку среди полусотни иных местных растений перед входной дверью своего дома. Все растения у нее были тщательно ухожены: каждое глубоко посажено в темный песчаный грунт, вокруг основания ствола насыпана горка земли, препятствующая испарению влаги.

Ничего не скажешь, дотошный садовник – наша Хелин.

– Как ты назвала свое растение? – спросила у нее как-то моя супруга.

– Капризкой.

– Почему именно капризкой?

– Да потому, что посадила я ее, повинуясь минутному капризу. Гляди, как оно быстро растет.

Капризка, действительно, росла как на дрожжах. Высаженный Хелин черенок был всего лишь с руку длиной. За ночь черенок пустил корни. Через три дня на нем появились ветви. Еще через неделю он уже рос на глазах.

Куст-монстр. Напасть, выглядящая безобидным растением.

– У тебя дар, – сказала Хелин моя жена. – Что бы ты ни посадила, все растет и дает обильные плоды.

– Да какой там дар, – потупив взор, не согласилась Хелин. – Помни лишь, что растения живые. Люби их, заботься о них, и они потянутся к свету.

Через несколько дней метрах в тридцати от первой капризки у дома Ника и Натали Вонг, что через дорогу, к свету потянулась вторая капризка.

Поначалу побег был малюсеньким, миловидным, но, едва пробившись из под земли, пошел в рост, как сумасшедший, и через неделю уже был такого же размера, как и капризка у дома Хелин, хотя о нем, конечно, никто не заботился и никто не поливал. Не те это люди – Вонги.

– Должно быть, моя капризка дала побег, – предположила Хелин. – Поразительная приспособленность к жизни. Всего двух недель отроду, а уже пускает побеги.

Достигнув трех метров высоты, собственная капризка Хелин зацвела.

Напоминающие рои светлячков гроздья цветов на концах веток имели столь интенсивную окраску, что, казалось, от них исходит тепло, и даже после заката солнца в призрачном свете трех лун их было видно по крайней мере за квартал.

То, что капризка Хелин зацвела, я узнал от жены, и, улучив свободную минуту, пошел ею полюбоваться. Основывать поселение, поверьте уж мне на слово, даже в таком гостеприимном мире как наш – работа не из легких, свободного времени почти не остается, но я все же выкроил часок перед сном. На крыльце дома Хелин сидел четверо привидок – самец, две саночки и один двухполый. Встретив меня холодными рыбьими улыбками, они вновь уставились на цветущую капризку. Никогда толком не разберешь, что у привидок на уме, но эти сейчас были явно зачарованы кустом.

Так мы сидели и молчали. Через минуту двухполый повернулся ко мне и, разевая не в такт словам беззубый рот, спросил:

– Красивый куст, как по-вашему?

– Да, – подтвердил я. – Красивый.

– И мы находим его красивым.

– Приятно, что мы думаем одинаково.

– И цветы очень красивые.

– Да, очень красивые.

– Очень, очень красивые.

Внешне привидки не очень-то симпатичны – низенькие, склизкие, бледнозеленые, почти прозрачные кальмары, передвигающиеся по суше на многочисленных щупальцах. Дружелюбными их не назовешь, но во всяком случае, они миролюбивы и вежливы, и нашей высадке и дальнейшему расселению по своим землям не препятствовали. Что они думают о нас, никому не ведомо.

В их убогом представлении, мы, скорее всего, боги, сошедшие с небес в огненных колесницах. При нашем появлении они поспешно отступили на восток и, наверняка, нашли там себе новые земли. Время от времени они появляются в городе, глазеют на все и вся, изредка заговаривают с нами. На англике они изъясняются вполне сносно. Сказались, видимо, врожденные способности к звукоподражательству.

Еще минут пять-десять я и привидки сидели на крыльце и любовались цветущей капризкой, сравнявшейся уже высотой с домом Хелин. Меня поразило, что при малейшем дуновении ветра из раскрывшихся цветков густыми облаками вылетает пыльца. Цветочный аромат очаровывал. Сначала он мне напомнил духи, которыми много лет назад пользовалась моя мать, затем – аромат молодого, недобродившего вина, а еще через минуту я будто ткнулся носом между грудями жены сразу после того, как она приняла ванну.