Валентин Понтифекс - Сильверберг Роберт. Страница 91

От этого зуба исходил тот же самый звон. И Валентин мог бы с его помощью, если бы ему удалось сосредоточиться и отправить разум в странствие по свету, войти в контакт со сверхъестественным сознанием гигантского водяного короля Маазмоорна, которого непосвященные называли драконом Лорда Кинникена. Таков был дар Милилейн. Откуда она могла знать, как его может использовать он, и только он? А может быть, она вовсе того не знала? Возможно, она подарила ему зуб лишь потому, что он представлял в ее глазах святыню, и она даже не подозревала, что ее дар можно использовать таким образом, для сосредоточения силы воли…

– Маазмоорн. Маазмоорн.

Он пробовал. Он искал. Он звал. С каждым днем он все ближе подходил к полноценному общению с водяным королем, к настоящему разговору с ним, к соединению разумов. Он почти добился того. Может быть, сегодня, завтра или послезавтра…

– Ответь мне, Маазмоорн. Тебя зовет Понтифекс Валентин.

Он больше не испытывал страха перед невероятным разумом дракона. За время тайных странствий души он начал понимать, насколько ошибочным было представление сухопутных обитателей Маджипура об исполинах морских глубин.

Да, водяные короли внушают страх; но бояться их не надо.

– Маазмоорн. Маазмоорн.

Еще немного, подумал он.

– Валентин!

Из-за двери раздался голос Карабеллы. Валентин резко вышел из транса, подскочив и чуть не свалившись на пол. Затем взял себя в руки, положил зуб обратно в шкатулку, успокоился и вышел из комнаты.

– Нам пора в муниципалитет, – сказала она.

– Да-да, конечно.

Отзвуки тех таинственных колоколов все еще отдавались в его душе.

Но теперь ему предстоит исполнять другие обязанности. Зуб Маазмоорна может немного подождать.

Час спустя Валентин расположился на помосте в зале муниципалитета, а крестьяне медленно рассаживались перед ним. Они отвешивали ему поклоны и подносили для благословения свои орудия труда – косы, мотыги и прочее, будто Понтифекс одним возложением рук мог восстановить прежнее процветание пораженной болезнями долины. Сначала он подумал, что это, по всей видимости, какое-то древнее поверье, распространенное среди сельских жителей здешних мест, в большинстве своем хайрогов; но потом решил, что нет, вряд ли, поскольку до того ни один Понтифекс не посещал долину Престимион, да и любой другой район Цимроеля, и у них не было никаких оснований ожидать его появления здесь. Скорее всего, эту традицию придумали тут же, на месте, когда узнали, что предстоит встреча с ним.

Но, впрочем, какая разница? Они подносили ему свои орудия, он прикасался то к ручке, то к лезвию, то к древку, улыбался самой задушевной улыбкой, находил для каждого сердечные слова, ободрял, и они отходили от него довольные и сияющие.

Уже в конце вечера в зале началось какое-то оживление, и Валентин, подняв голову, увидел приближающуюся к нему странную процессию. По проходу в сопровождении двух женщин своей расы медленно брела хайрогша весьма преклонного возраста, если судить по почти бесцветным чешуйкам и поникшим змейкам ее волос. Она казалась слепой и совершенно немощной, однако держалась удивительно прямо и с усилием, будто пробиваясь сквозь каменную стену, продвигалась вперед.

– Это Аксимаан Трейш! – шепотом произнес Нитиккималь. – Вы слышали о ней, ваше величество?

– К сожалению, нет.

– Мудрейшая женщина, кладезь знаний, самая известная из лусавендровых плантаторов. Говорят, она чуть ли не при смерти, но добилась того, чтобы увидеть вас сегодня.

– Лорд Валентин! – окликнула она его чистым, звенящим голосом.

– Уже не Лорд, – отозвался он, – а Понтифекс Валентин. Вы оказали мне большую честь вашими визитом, Аксимаан Трейш. Ваша слава опережает вас.

– Валентин… Понтифекс…

– Подойдите, дайте мне вашу руку, – сказал Валентин.

Он взял обеими руками ее иссохшие, древние лапы и крепко их сжал. Он смотрел ей прямо в глаза, хотя по прозрачности ее зрачков ему было ясно, что она ничего не видит.

– Нам говорили, что вы самозванец, – заявила она. – Здесь появлялся маленький краснолицый человек и говорил, что вы ненастоящий Коронал. Но я не стала его слушать и ушла отсюда. Я не знала, настоящий вы или нет, но решила, что не ему рассуждать о таких вещах, не этому краснолицему.

– Да, это был Семпетурн, я встречался с ним, – сказал Валентин. – Теперь он поверил в того, кто был истинным Короналом, а теперь стал истинным Понтифексом.

– А вы восстановите целостность мира, истинный Понтифекс? – спросила Аксимаан Трейш голосом удивительно звонким и чистым.

– Мы все будем восстанавливать наш мир, Аксимаан Трейш.

– Нет, не все. Мне уже не придется, Понтифекс Валентин. Я умру с недели на неделю. Скоро, во всяком случае. Но я хочу добиться от вас обещания, что мир станет таким же, как и раньше – для моих детей, для моих внуков.

Если вы дадите мне такое обещание, тогда я встану на колени перед вами, но если вы дадите ложную клятву, то пусть Дивин покарает вас так же, как и всех нас, Понтифекс Валентин!

– Я обещаю вам, Аксимаан Трейш, что мир будет полностью восстановлен, станет еще краше, и уверяю вас: это не ложная клятва. Но я не могу позволить, чтобы вы становились передо мной на колени.

– Я сказала, что встану, значит встану! – И, с удивительной легкостью отмахнувшись от обеих женщин, как от мошек, она с глубоким почтением опустилась на колени, хотя ее тело казалось негнущимся, как кусок кожи, пролежавший лет сто на солнце. Валентин склонился, чтобы поднять ее, но одна из женщин – ее дочь, скорее всего, дочь – перехватила его руку и удержала, а потом в страхе посмотрела на свою ладонь, будто не веря, что посмела прикоснуться к Понтифексу. Аксимаан Трейш поднялась медленно, но без посторонней помощи, и сказала: – Вы знаете, сколько мне лет? Я родилась при Понтифексе Оссьере. Думаю, что старше меня на свете никого нет. А умру я при Понтифексе Валентине: и вы восстановите мир.

Наверное, она хотела произнести пророчество, подумал Валентин. Но ее слова больше напоминали приказ.

Он сказал:

– Я исполню все, Аксимаан Трейш, а вы доживете до того дня, когда сможете увидеть обновленный мир собственными глазами.

– Нет-нет. Второе зрение приходит, когда пропадает первое. Жизнь моя почти закончена, но ваш путь я вижу отчетливо. Вы спасете нас, сделав то, что сами считаете невозможным. А завершите свои деяния тем, что вам меньше всего хотелось бы сделать. И хотя вы творите невозможное, а после чего совершите нежелаемое, вы будете знать, что поступили правильно, и возрадуетесь тому, Понтифекс Валентин. А теперь, Понтифекс, дай нам исцеление. – Ее раздвоенный язык мелькал с невероятной быстротой. – Исцели нас, Понтифекс Валентин! Исцели нас!

Она развернулась и медленно двинулась обратно, отказавшись от помощи сопровождавших ее женщин.

Прошло не меньше часа, прежде чем Валентин смог высвободиться из обступивших его плотной толпой жителей долины Престимион: они окружили его в какой-то исступленной надежде, будто некая аура, исходившая от Понтифекса, сама по себе могла преобразить их жизнь и чудесным образом вернуть во времена, предшествовавшие гибели лусавендры. Но Карабелла, в конце концов, сослалась на усталость и увела его оттуда. По дороге к дому Нитиккималя у него перед глазами стояла Аксимаан Трейш, а в ушах все еще звучало сухое шипенье ее голоса. Вы спасете нас, сделав то, что сами считаете невозможным. А завершите свое деяние тем, что вам меньше всего хотелось бы сделать. А теперь, Понтифекс, дай нам исцеление. Да, именно так. Исцели нас, Понтифекс Валентин! Исцели нас.

Но внутри него продолжала звучать и музыка водяного короля Маазмоорна.

В прошлый раз он был так близок к окончательному прорыву, к настоящему контакту с немыслимо громадным обитателем морских глубин. Сейчас же… сегодня же ночью…

Перед отходом ко сну Карабелла ненадолго задержалась, чтобы поговорить с ним. Эта древняя хайрогша и на нее произвела неизгладимое впечатление, и она почти все время возвращалась к тому, с какой силой прозвучали слова Аксимаан Трейш, как завораживающе неотступно смотрели ее незрячие глаза, так таинственно выглядело ее пророчество. Наконец она легонько поцеловала Валентина и зарылась в темноту огромной кровати.