Бургомистр города Верне - Сименон Жорж. Страница 13

— Думаю, что ребенок от меня. Я помогу Марии вырастить его, но, разумеется, не признаю.

Тереса расплакалась. Она всегда плакала, когда ей что-нибудь сообщали, а сообщали ей исключительно О несчастьях. В то время было еще неизвестно, что Эмилия неизлечима. Считалось, что она просто отстала в своем развитии. А потом почти каждое воскресенье в доме стал появляться Альберт, чересчур смышленый, озорной, хитрый. Тереса наблюдала за мужем и удивлялась, почему он не проявляет нежности к мальчику.

Йорис никогда не был ласков с Альбертом. Он ограничивался тем, что холодно наблюдал за ним. Это был его сын, который в то же время не мог быть его сыном. Мальчик называл его «крестный». Ему объяснили, что отец его умер.

Быть может, Терлинк думал, что если Альберт когда-нибудь выкажет себя достойным его…

Парень шел, однако, другой дорогой. Он плохо занимался в школе, затем, отданный в ученье, стал таким же плохим подмастерьем, после чего на три года завербовался в армию. Солдатом он явно оказался таким же скверным. От каждой среды, в которую он попадал, Альберт брал только худшее.

— Это вы раздали им всем сигары, торчавшие у них в пасти утром? — полюбопытствовал он, накладывая себе курятины. — Для рекламы, а?

Тем хуже для него! Терлинк не сердился на то, что Альберт такой. Если хорошенько поразмыслить, Йорис был скорее даже доволен этим: кто знает, как все повернулось бы, придись ему парень по сердцу?

Когда он отслужит свои три года, ему что-нибудь подыщут, а если он и тогда не наладится, его отправят в Конго.

Мария, зная, что от мальчишки можно ждать чего угодно, время от времени подслушивала у дверей, о чем говорится в столовой.

— Нет, вы подумайте! Похоже, тут у вас страшная драма произошла. Я читал про это в газете. Самое забавное, что я чуть ли не каждое утро встречаю девчонку ван Хамме.

Тереса потупилась и разом потеряла аппетит: от нее не укрылось, что муж, напротив, вздернул голову:

— Каждое утро?

— Да, когда хожу в наряд фуражиром… Вы знаете, где казарма?.. Со своей фурой я еду по набережной и часов в десять утра, возвращаясь из интендантства, почти всегда вижу, как она прогуливается. Она живет в нашем квартале, над лавкой канатчика…

Вилки, постукивая по фаянсу, продолжали свою работу. Терлинк не раскрывал больше рта. На мгновение молчание стало таким же тягостным, как утром в ратуше при появлении Леонарда ван Хамме.

— Почему этот мальчишка покончил с собой?

Тереса вздохнула, готовая расплакаться. Мария в дверях пыталась подать знак сыну, но тот не смотрел в ее сторону.

— Не вижу необходимости убивать себя только потому, что ты сделал девушке ребенка. А уж если она богата — тем более, верно?

Альберт нарочно выбрал этот тон. Он знал, что шокирует их, что подобный язык не принят в доме. Но в нем жила неизбывная потребность перечить чувствам собеседников.

— Ручаюсь: на его месте…

— Альберт! — прикрикнула Мария из кухни.

— Ну что? Что я плохого сказал? Вечно ты рассуждаешь так, словно все мужчины — святые.

Терлинк попробовал перехватить его взгляд. Фраза могла быть адресована ему, Йорису. В таком случае Альберт знает. Но молодой человек, не глядя на него, продолжал с аппетитом есть.

— Нет ли там еще картошечки, мать?

В такие праздники, как этот, атмосфера в доме менялась. Да и кабинет Терлинка утром был не таким, как в остальные дни года. Разве Йорис не пожимал по-дружески руку каждому и служащих, для которых у него обычно не находилось ничего, кроме холодных, как лед, замечаний?

На следующий день жизнь опять войдет в накатанную колею. А пока Альберт, не отрываясь от еды, говорил и говорил с набитым ртом, чего Терлинк никогда бы не спустил своему настоящему сыну.

— У нее беленький песик, померанский шпиц — это такая порода, и барышня останавливается всякий раз, когда он захочет пописать…

Казалось, Тереса в самом деле наделена способностью предчувствовать беду. Она подняла голову одновременно с мужем. Она чувствовала, она была уверена, что Йорис сейчас задаст вопрос.

Их взгляды встретились. Терлинк понял, что она угадала, но тем не менее спросил:

— Где она живет?

— Знаете морской вокзал, да? Напротив, по другую сторону моста, там, где швартуются малые рыбачьи суда, есть с полдюжины кабачков, где торгуют мидиями и жареной рыбой. За третьим из них, там, где прислуживает красивая испанка, — лавка канатчика, трехэтажный белый дом. Так вот, я видел, как она возвращалась туда.

Мария подала торт.

— Тесто не пропечено, — объявил Альберт. — Мать никогда не умела делать торты, но упрямится.

Это была правда. Тем не менее Тереса нашла, что торт объедение и удался на славу.

Терлинк встал, взял сигару сам, протянул другую молодому человеку.

— Когда ты должен вернуться в Остенде?

— К пятичасовой поверке: я ведь без увольнительной. В четыре есть трамвай…

— Хочешь, подвезу?

— Это было бы потрясно! Трамвай-то восемь франков стоит.

Взгляды Тересы и Марии встретились.

— Зайди на минутку ко мне в кабинет.

Выходя из столовой, молодой человек не удержался и подмигнул матери.

— Сколько я давал тебе раньше?

— Сто франков.

Терлинк открыл сейф. Делать это, когда в кабинете находится посторонний, было у него сущей манией, проистекавшей, вероятно, из потребности бросать людям вызов, показывая им лежащие на полках толстые бумажные пакеты, в которых могли храниться только ценные бумаги.

— Когда тебе стукнуло двадцать?

— Месяц назад.

Терлинк порылся в старом туго набитом бумажнике и протянул два стофранковых банкнота.

— Спасибо, крестный.

— Выпьем кофе и поедем.

— Хорошо, крестный.

Тереса помогала Марии мыть посуду. Обе шушукались в кухне над раковиной. Терлинк в гараже заправлял машину маслом. Альберт критическим взором оглядывал старый автомобиль.

Город был пуст, и когда навстречу попадались люди, это неизменно оказывались семьи в полном составе и в праздничной одежде, направлявшиеся чуть ли не строем, вроде делегации, в гости к какой-нибудь другой семье.

Пока мотор прогревался, Терлинк переоделся в свой повседневный наряд, надел короткую шубу и выдровую шапку.

Мужчины уехали. Мария с опасливым видом проводила сына глазами. Тереса, вернувшись в дом, вздохнула:

— Эта история не принесет нам ничего хорошего.

Чем занималась она всю вторую половину дня? Зашли к ней всего две соседки. Она угостила их сладким вином и галетами. Немного повздыхала и покачала головой, слушая рассказ о чужих бедах, потому что у каждого свои беды, и за год умирает столько народу.

— А тут еще бедная Теодора, у которой — при пяти-то детях! — случился рак желудка…

Остальное время она находилась на кухне, разговаривала с Марией или наводила порядок в каком-нибудь шкафу.

Стемнело уже в четыре. Прозвонили к вечерне, но Тереса не пошла в церковь. Они с Марией, стоя на кухне, поделили одну вафлю, запив ее кофе, оставшимся от второго завтрака.

Затем пробило пять, шесть, наступило время накрыть на стол, а приборы под лампой с розовым абажуром все так же хранили свой светло-зеленый свет и оставались девственно нетронутыми.

— Мария, я все думаю: не случилось ли с ним чего из-за этого гололеда?

— Гололед сошел.

— Сошел, когда было солнце, но сейчас снова подмораживает, а он упрямится и не покупает новые шины.

Терлинк не вернулся и в восемь, чего никогда не случалось. Телефона в доме не было — он стоял лишь на фабрике, сегодня безлюдной.

В восемь десять прибежала дочь почтарки и, заикаясь от робости, сообщила:

— Господин Терлинк попал в аварию. Вернется только через час. Велел передать вам, чтобы вы не беспокоились.

Девушка, принаряженная, как все в городе, выпалила две эти фразы, словно поздравление, присела, как ее учили в школе, и сочла необходимым добавить:

— С Новым годом!