Бургомистр города Верне - Сименон Жорж. Страница 9

— Мы не приняли ее, потому что наш друг Леонард сообщил нам о своем решении. Вы христианин, Терлинк, господь сказал: «И если глаз твой соблазняет тебя, вырви его и брось от себя» [5]. Сегодня под вечер Леонард отправился на машине к сыну в Брюссель.

На стенах старинные панели. Над головами вычурная люстра, цедящая скупой свет. В креслах мужчины в черном, с горящими сигарами, со скрещенными или вытянутыми ногами. Седая борода нотариуса Команса, жестикулирующего маленькой сухонькой рукой.

— Леонард ван Хамме не желает отныне иметь ничего общего со своей дочерью.

В лице Терлинка не дрогнул ни один мускул. Он медленно повернул голову и поочередно взглянул на каждого.

Быть может, когда взгляд бургомистра вновь остановился на розовом кончике его сигары, он вспомнил о ван Хамме на сквозняке в подворотне.

— Что он намерен предпринять? — сухо спросил он.

— Как только она станет транспортабельна, он отправит ее в одну из клиник Остенде. В любом случае она имеет право на наследство своей матери, что позволит ей жить самой и воспитывать ребенка.

— В общем, Леонард ждет внизу вашего последнего слова?

Они не осмелились сказать «да». Однако не сказали и «нет», а просто замерли неподвижно, как на картине. Тогда Терлинк словно подводя черту, выдохнул:

— Ладно.

Затем лениво поднялся и взял со стола свою выдровую шапку:

— Доброй ночи.

По лестнице он спустился так же медленно, как поднимался, и на первом этаже остановился у дверей зала. Там теперь ждали всего три человека, недостаточно важных, чтобы их пустили наверх, но тем не менее желавших знать. Терлинк не стал задерживаться и прервал движение лишь в подворотне, на расстоянии меньше метра от двух мужчин, по-прежнему затаившихся в темноте. Он нарочно вновь раскурил сигару, хотя она вовсе не потухала, и бросил:

— Доброй ночи, Леонард. До завтра, господин Кемпенар.

Он узнал секретаря городского совета. Хлопья снега стали плотней и падали медленней. На площади часы ратуши показывали десять вечера. В «Старой каланче» погасли все лампы, кроме одной, а это означало, что посетителей больше нет и Кес снимает кассу или взгромождает стулья на столы. Люди, уснувшие во всех домах города и низких строениях окрестных деревень, еще не знали, но узнают поутру, что Йорис Терлинк только что одержал самую большую свою победу.

Истекший день оказался еще более важным, чем тот, когда он занял место Леонарда ван Хамме. Как повернулись бы события, если бы он не пошел в собрание, не распахнул дверь на второй этаж и не сел среди членов комитета?

Йорис повернул ключ в замке, оббил обувь о порог, повесил шубу на вешалку. Войдя в спальню, отчетливо увидел, что жена смотрит на него, следя за выражением его лица одним глазом, потому что другим уткнулась в подушку. Она вздохнула.

И опять он разделся и лег, не сказав ей ни слова. Потом, очутившись в темноте, попытался припомнить свою фразу о витрине и этикетках: он был доволен ею.

Удивительно было одно — ему не удавалось представить себе лицо Лины ван Хамме, хоть он не раз встречал ее.

— Скажите, господин Кемпенар…

По утрам Кемпенар выглядел опухшим, и во всем его облике было что-то ущербное. Он наверняка плохо спал, вскакивал в последнюю минуту, не давая себе труда умыться, и одевался наспех в слишком холодной комнате. В ратушу он приходил с набрякшими веками, розовыми пятнами на бледном лице и криво завязанным галстуком.

— Вы прекрасно поступили, морально поддержав Леонарда ван Хамме. Он очень в этом нуждался, не правда ли?

— Клянусь вам, баас…

— В чем, господин Кемпенар?

— Что я сделал это не нарочно. Я пошел в собрание, как все. Собирался вернуться пораньше, потому что у моей жены снова боли в животе. Господин ван Хамме стоял у ворот. Я работал с ним в бытность его бургомистром. Он мне и говорит: «Хюберт, не будете ли добры побыть минутку со мной? «

Продолжая говорить, Кемпенар тем не менее заметил, что Йорис Терлинк выглядит более усталым, чем обычно. День был ледяной. Снежные вихри мягко бились в окно, и площадь была вся белая, кроме тех мест, где проезжали телеги, оставляя после себя следы, похожие на черные рельсы.

— Скажите, господин Кемпенар, как друг Леонарда ван Хамме…

— Я не решился бы утверждать, что я его друг.

Терлинк через плечо секретаря смотрит на Ван де Влита, застывшего в своей золоченой раме.

— Вы ведь казначей его певческого общества, не правда ли?

— Я музыкант и…

— Впрочем, это не важно!.. Составить ему компанию в трудную минуту он попросил вас. К тому же, господин Кемпенар, вы один из тех жителей Верне, кто наиболее осведомлен обо всем, что происходит в городе.

Точно так же, тем же равнодушным тоном, с тем же бесстрастным лицом, Терлинк атаковал и своих противников в городском совете, выбирая настолько окольные пути, что люди с тревогой спрашивали себя, куда он гнет.

— Я хочу задать вам почти что служебный вопрос, господин Кемпенар.

Гостиницы Верне не могут принять постояльца, не заполнив на него карточку в полиции. Сотрудники последней охраняют нравственность в общественных местах. Исходя из этого, известно ли вам, где встречались барышня ван Хамме и Жеф Клаас?

Голос бургомистра зазвучал резче, что удивило Кемпенара. Терлинк редко выказывал чувства вообще, и определить, каково оно в данных обстоятельствах, было особенно трудно.

Секретарь понурился.

— Слушаю вас, господин Кемпенар.

— Я никогда не видел их вместе.

— Бесспорно. Но вы знаете все. Каждый вечер, выходя отсюда, вы заходите в маленькое кафе, куда стекаются все новости города.

Значит, Терлинк и это знал, хотя до сих пор даже намеком себя не выдал! Действительно, каждый вечер — по крайней мере зимой, потому что летом Кемпенар боялся, что его заметят, — он появлялся у Анны в маленьком кафе у канала, где, по слухам, кое-кому позволялось заходить на хозяйскую половину.

— Итак, господин Кемпенар?

— Поговаривают… Только это ведь сплетни… Молодой человек, похоже, забирался во двор, перепрыгивая через ограду вокруг стройки.

— Значит, она принимала его у себя в спальне?

— Вы знаете, что господин ван Хамме очень занятой человек. Ему некогда заниматься своими детьми.

Еще бы, черт побери! Он же хотел быть хозяином всего города, председателем всех обществ, первым всюду! У него в семье из поколения в поколение все были богатеями, по выражению старой г-жи Терлинк.

— Что же он сказал вам, господин Кемпенар?

И Терлинк посмотрел в глаза собеседнику, словно угрожал ему: «Мне отлично известно, что ты за ван Хамме и против меня. Я знаю, что ты меня ненавидишь. Знаю, что передаешь ему все происходящее в ратуше. Но ты труслив и теперь предаешь ван Хамме, потому что сейчас хозяин положения — я».

— Он был очень подавлен, особенно из-за сына…

Если бы Кемпенар мог издали попросить прощения у ван Хамме, он сделал бы это. Но перед ним Терлинк, и секретарь был вынужден говорить.

— Он вправду уехал под вечер к сыну. Тот, конечно, очень расстроен…

Когда хочешь сделать военную карьеру, да еще при дворе, куда как неприятно узнать, что твоя сестра учинила такую глупость…

Терлинк ненавидел их. Ему трудно было это скрывать. Лицо его, несмотря на всю свою невозмутимость, побледнело. Он смотрел на Ван де Влита и, казалось, говорил ему: «Видишь, это все же битва! Но здесь я, и со мной они не сладят! «

Ван де Влит был слишком розовощек и носил не в меру симпатичные усики. Он подарил коммуне все принадлежавшие ему польдеры, а также пытался покончить с бедностью — вот почему его избрали бургомистром, и это было справедливо, не стань он чем-то вроде святого. Настал день, когда люди устали от своего вечно одинакового святого и перекинулись на сторону начальника службы дамб, тех самых дамб, что Ван де Влит построил на свои деньги и подарил городу.

Начальник заставил избрать себя бургомистром и снял портрет своего бывшего хозяина. Ван де Влит нашел себе приют в Тенте и умер там бедняком, а полувеком позднее вернули на прежнее место его портрет и торжественно почтили память художника.