Четыре дня бедного человека - Сименон Жорж. Страница 11

Он может, например, убить ее. Вполне может.

— Ваше здоровье, Франсуа! Простите, что не принесла вам льда, но прислуга перед отъездом выключила холодильник. Думаю, если бы Марсель был здесь, он с радостью помог бы вам. Вы… Вы все в той же ситуации?

— Да, все такой же безработный.

Впервые Франсуа произнес применительно к себе этот жестокий термин, и он возбудил его так же, как повторение слов: «Жермена умерла!»

— Вы уже справлялись, во что обойдутся приличные, но скромные похороны?

Она поистине дочь старого Эберлена, который, всю жизнь сколачивая миллионы, закончил свои дни в дрянной халупе в обществе полуслепой служанки и не знал других радостей, кроме ухода за цветами и выпалывания сорняков.

— Я еще не думал об этом.

— Тогда…

Наконец-то она решилась открыть сумочку и нащупала пальцами чек. Сколько там? Пятьсот? Тысяча? Ни разу в жизни Франсуа не испытывал такого возбуждения. Видел бы его сейчас Рауль и даже Жермена! К счастью, Рене — тот зритель, который способен его оценить. Недаром же она не вытащила чек, не посматривает больше на часы-браслет и уже несколько секунд даже не решается взглянуть деверю в лицо.

— Видите ли, Рене, на самом деле главное событие сегодняшнего дня не смерть Жермены. Как я недавно вам сказал, у нее почти не осталось желания жить.

— Но вы же любили ее, Франсуа! — театральным тоном с упреком воскликнула Рене. Даже она, дочь Эберлена, отдававшаяся под столом в кабаре, считает обязательным толковать о нежных чувствах.

— Вы так полагаете, Рене? — Он внутренне забавлялся, изображая раздумье. — Понимаете, я-то так не считаю. Просто мы свыклись друг с другом. Радости в этом мало.

— Вы что, выпили?

— Всего капельку.

— Слушайте, Франсуа, я…

Но он твердо решил не дать ей это сделать. Он догадывался, как она собирается это провернуть. Потихоньку проскользнет к двери и сунет ему чек — подачку бедному родственнику.

— Извините, но мне решительно необходимо ехать…

Ну нет! Сегодня это не пройдет. Тогда уж он предпочел бы решить дело по-другому; Франсуа ничуть не ужасала мысль об убийстве, но коли так, то заодно можно будет изнасиловать.

Уже ровно тридцать шесть лет всем на него наплевать, но теперь настал его день. Хватит уже, возвращаясь домой, встречать задумчивый взгляд сына, в котором с недавнего времени так и читается: «Неужели мой папа хуже других?» Нет, Франсуа не заблуждался. Именно этот смысл был в вопросе, который мальчик после долгого колебания задал за обедом: «Ты ведь умнее, чем отец Жюстена? И чем дядя Марсель?»

Теперь они увидят. Терять ему нечего, а приобрести он может все. Он достиг дна. Ниже уже некуда, а Жермена умерла; ему больше не нужно приходить в пятнадцатую палату, и жена больше не будет бросать на него быстрые подозрительные взгляды и задавать каверзные вопросы.

Слишком долго лгали ему и вынуждали лгать его. Теперь, если ему придется лгать, он это будет делать не ради других, не для того, чтобы кого-то успокоить или представить в выгодном свете, а ради собственного удовольствия.

— Я вам еще не сказал, Рене, что за событие важнее смерти моей жены.

— Франсуа, ничего не может быть важнее этого!

— Для нее, пожалуй. А для меня, как сказать. Да и для вас тоже.

— Не понимаю, какое я имею к этому отношение.

— Событие уже то, что мы оба здесь, и я собираюсь вам кое-что сообщить.

— Знаете, Франсуа, еще немного, и я поверю, что вы несколько не в себе.

Она слегка испугалась и заставила себя засмеяться.

Смех у нее дробный, горластый, звучащий сладострастно и как-то двусмысленно; да и чуть хрипловатый голос Рене тоже непреодолимо наводит на мысль о постели.

— Сейчас не время говорить глупости.

— Вы правы. У вас бал в Довиле, а у меня тут неподалеку деловое свидание.

— Ну вот видите!

— После вас я должен встретиться с господином Джанини.

Просто чудо, что во время недолгой поездки на автобусе он наткнулся взглядом на фамилию Джанини, напечатанную в нижней части уже рваного предвыборного плаката, что ему пришла эта мысль, и он успел все выстроить.

— Вы имеете в виду Артуро Джанини?

Рене наморщила лоб, нахмурила брови. Оба они продолжали стоять. Ставни в курительной были закрыты, ковер свернут у стены. Но кое-что изменилось, и она показала это, присев на краешек стола и уже не делая вида, что ей нужно спешно уезжать. Прощупывая почву, она спросила:

— Он что, предлагает вам место в одном из своих магазинов на улице Бюси?

Клюнула! Нельзя сказать, что эту историю он сымпровизировал по дороге. Хоть Франсуа и не признавался себе, но у него уже стало привычкой чуть приукрашивать действительность. На самом-то деле все то время, что он жил в тумане — даже еще вчера! — он придумывал разные истории, хотя и не предполагал, что когда-нибудь они могут сбыться. Нет, все-таки Рауль не прав, считая своего брата бараном. История про старого господина с орденом доказывает, что Франсуа не так уж глуп, и ведь она всего лишь одна из тысячи и едва не осуществилась.

Вечерами, когда спускаются сумерки и электрический свет смешивается с последними отблесками дня, придавая городу фальшиво-театральный вид, Франсуа сидел у Пополя, следил взглядом, как прохаживаются по панели девицы, и тщательно, до мелочей продумывал все эта планы, хотя понимал, что ничего из них не получится и что им суждено навсегда остаться в его мозгу.

Среди постоянных клиентов Фельдфебеля он отметил одного старика, очень хорошо и тщательно одетого, да еще с ленточкой Почетного легиона. Из всех у него был самый трусоватый вид, когда он следовал за Фельдфебелем — обязательно на некотором расстоянии! — в гостиницу или выходил оттуда.

— Этот хмырь, — призналась как-то Фельдфебель, попивая у стойки вино, — платит мне раз в десять больше любого другого, но я все равно предпочла бы не иметь с ним дела. Интересно, как эти старикашки додумываются до таких штучек. От иных просто блевать хочется, и я вам говорю, что рано или поздно это плохо кончится.

Это-то и дало толчок Франсуа. Старый господин, наверное, отец семейства, дедушка. Он, должно быть, возглавляет какую-нибудь крупную компанию, административный совет или важное государственное учреждение, а может, как дед Лекуэн, занимает высокий пост в судебном ведомстве. И тем не менее он настолько испорчен, что даже матерая проститутка Фельдфебель приходит в негодование.

Франсуа начал фантазировать: «Я выслежу его, это будет нетрудно. Узнаю, где он живет, наведу о нем справки…» Каждой его истории сопутствовали очень четкие, зримые картины. Он мысленно видел, как старый господин входит в особняк, расположенный где-нибудь неподалеку от Сен-Жерменского бульвара, скажем на улице Гренель или даже Сен-Доминик, на которой жили старики Лекуэны.

«Я все о нем вызнаю и в следующий раз, когда он выйдет из гостиницы, подойду. Буду крайне учтив, никаких угроз. Улыбнусь, приподниму шляпу и вежливо скажу:

— Прошу прощения, господин X., что подхожу к вам на улице, но я уже давно мечтаю работать под вашим началом и только поэтому позволил себе воспользоваться представившимся случаем. Уверен (тут последует небрежный взгляд на подозрительную гостиницу), что мы с вами найдем общий язык».

Однажды вечером Франсуа действительно пошел за этим господином, но на улицах были толпы народу, и все оказалось гораздо сложнее, чем ему представлялось.

Слежка продолжалась недолго и закончилась на вокзале Монпарнас, где старик сел в такси, а Франсуа не удалось услышать адрес, который тот назвал шоферу.

Слежку можно было бы продолжить в следующий раз: старик регулярно ходил к Фельдфебелю. Но Франсуа это как-то и в голову не пришло, потому что в ту пору он строил эти планы ради развлечения. Он придумывал все новые и новые истории. Среди них были и достаточно невинные, и жестокие, а некоторые так вполне можно было реализовать. Рауль, считающий, что знает Франсуа как свои пять пальцев, был бы поражен, обнаружив, какие мысли бродят в голове его брата.