Дом судьи - Сименон Жорж. Страница 22

Форлакруа не сразу уехал из Версаля. Жену он попросту выставил за дверь — вполне хладнокровно, выдав ей внушительный чек. Судья так и стоял у Мегрэ перед глазами — маленький, щуплый, непроницаемый, шевелюра словно ореол вокруг головы, пальцы сухие, нервные. Он не из тех, кто соглашается с тем, с чем не желает соглашаться. Мегрэ сам признал это нынче утром. Дидина знает судью с этой стороны, не зря она столько лет не может забыть, с каким ледяным спокойствием он отверг ее предложения, и не отверг, а просто-напросто не снизошел до них!

— Она не делала попыток остаться с вами и с детьми? — допытывался Мегрэ, когда они сидели вдвоем у камина.

Разумеется, делала! Закатывала сцены. Валялась у него в ногах. Потом месяцами писала ему. Умоляла, угрожала.

— Я ни разу не ответил. А потом узнал, что она живет на Лазурном берегу с этим своим голландцем.

Дом в Версале он продал. Переехал в Эгюийон. А потом…

— Вы чувствуете атмосферу этого дома? Здесь все дышит комфортом и благополучием, — вздохнул Мегрэ. — Хозяин этого дома годами следил за собственными детьми, гадая, его это дети или не его. А мальчик, взрослея, в свою очередь пытался проникнуть в окружавшую его тайну, спрашивал о матери, о своем рождении…

Мегрэ как раз отворил дверь в комнату, где по-прежнему стояли на своих местах игрушки, а в углу — школьная парта из светлого дуба. Дальше находилась бывшая спальня Альбера, в шкафу еще висела его одежда. Потом они обнаружили стенной шкаф, набитый куклами Лиз Форлакруа.

— Лет в семнадцать-восемнадцать, — продолжал комиссар, — Альбер бог знает почему возненавидел отца. Он не понимал, зачем тот держит его сестру взаперти. А у Лиз уже тогда случился первый припадок. И как раз в это время Альбер наткнулся на одно из писем, написанных вскоре после драмы. Постойте… Кажется, оно в этом секретере. У меня есть ключ от него.

Казалось, у комиссара есть ключи не только от секретера эпохи Людовика XVI, но и к людям, которые столько лет жили в этом доме. Он курил трубку. Следователь и адвокат шли за ним. Во всем, что он делал, о чем заговаривал, сквозил такт, которого трудно было ожидать от этого толстяка с большими ручищами.

— Можете приобщить его к делу, — сказал он, не читая письма. — Я знаю, что там написано, знаю до последнего словечка: она грозит мужу тюрьмой. Альбер потребовал объяснений. Форлакруа не пожелал ответить. С тех пор они стали чужими друг другу. После военной службы Альбер решил жить самостоятельно, но своеобразное любопытство удержало его в Эгюийоне; и вот он стал сборщиком мидий. Вы его видели. Человек он беспокойный, необузданный, хотя по виду и не скажешь. Ну, а что касается дочери…

В дверь позвонили. Мегрэ пошел открывать. Это был Межа, он принес телеграмму. Межа не прочь был войти, но шеф не пригласил его в дом. Поднявшись наверх, комиссар сообщил:

— Она ответила на мое приглашение телеграммой. Приедет.

— Кто приедет?

— Госпожа Форлакруа. Вчера в полдень она выехала из Ниццы на машине.

Мегрэ представлял собой впечатляющее зрелище. В нем и впрямь появилось нечто поразительное. Расхаживая взад и вперед по этому чужому дому, вникая в чужие жизни, тяжеловесный, невозмутимый увалень Мегрэ неуловимо менялся: и манерой держаться, и интонациями он, сам того не сознавая, начинал напоминать Форлакруа. Трудно было себе представить двух более различных людей, и все же временами это сходство так бросалось в глаза, что адвокату становилось не по себе.

— Когда я впервые пришел в этот дом, Лиз была в постели. Погодите… Эта лампа у изголовья была зажжена. Форлакруа обожал дочь. Обожал и страдал от этого, потому что не мог избавиться от сомнений. Какие у него были доказательства, что отец Лиз — он, а не кто-нибудь из любовников жены, вроде того певца с сальными волосами? Он любил ее еще и за то, что она не такая, как все дети, за то, что она в нем нуждается, за то, что она словно зверек, пугливый и ласковый. Когда ее не терзали припадки, она, как мне кажется, держалась, словно шестилетняя девочка — наивная, обаятельная. Отец приглашал к ней виднейших специалистов. Могу вам сообщить, господа, что обычно девушки с таким заболеванием едва доживают лет до шестнадцати-семнадцати, причем к этому возрасту припадки обычно учащаются, а после припадков наступает подавленность, безразличие. Деревенские языки преувеличивают, но все же и до Марселя Эро этим ее состоянием пользовались человека два, если не больше. И когда появился Марсель…

— Простите, — перебил следователь, — я еще не допрашивал обвиняемого. Утверждает ли он, что не знал о ночных визитах Марселя Эро к его дочери?

С минуту Мегрэ смотрел в окно, потом повернулся.

— Нет.

Неловкая пауза.

— Итак, этот человек… — вновь подал голос следователь.

Адвокат уже раздумывал, как изобразить эту чудовищную подробность перед судом присяжных в Ларош-сюр-Йон.

— Этот человек все знал, — подхватил Мегрэ. — Все врачи, с которыми он консультировался, были одного мнения: «Выдайте ее замуж. Это единственный шанс».

— Но одно дело выдать ее замуж, а другое — терпеть, чтобы такой тип, как Эро…

— А вы, господин следователь, полагаете, что девушку, страдающую подобным заболеванием, легко выдать замуж? Форлакруа предпочитал закрыть на все глаза. Он навел об Эро справки. Вероятно, понимал, что этот юноша, несмотря на историю с Терезой, не чужд порядочности. Об этом я вам еще расскажу. Представьте себе, Марсель тоже сомневался, что ребенок у Терезы от него. После рождения ребенка она его преследовала… Эро был в самом деле влюблен в Лиз. Настолько, что готов был взять ее в жены, несмотря ни на что.

Мегрэ помолчал, выбил трубку о каблук и негромко сказал:

— В ближайшее время они должны были пожениться.

— Что вы говорите!

— Я говорю, что через два месяца Марсель и Лиз должны были стать мужем и женой. Если бы вы лучше знали судью Форлакруа, вы бы поняли… Недаром у него хватило терпения на годы и годы такой жизни. Он долго присматривался к Марселю. Однажды Марсель шел мимо их дома, как вдруг дверь распахнулась. На пороге показался Форлакруа и шепнул испуганному парню: