Грязь на снегу - Сименон Жорж. Страница 24

Вот она стоит на углу в ожидании трамвая и, наверно, уже сожалеет о том, что наделала.

Лотта сожалеет еще больше. Мужчин Берта в особый восторг не приводила, но, в общем, удовлетворяла; кроме того, у нее было большое достоинство: она везла на себе почти все хозяйство.

Теперь оно ляжет на Минну, но девушка она хрупкая, да и не выздоровела еще окончательно. От Анни ждать вовсе уж нечего, разве что постель за собой утром приберет.

А ведь, кроме того, нужно бегать по делам, стоять в очередях, неизбежно сталкиваясь с жителями квартала, подчас и с жильцами их дома.

— Зря ты распустил руки. Ну да сделанного не воротишь…

Лотта наблюдает за сыном: лицо бледное, под глазами круги. Никогда Франк столько не пил. Никогда так часто не уходил, не говоря куда. Жесткий взгляд, в кармане заряженный пистолет.

— Ты не находишь, что не очень благоразумно шляться по городу с этой штукой?

Он не дает себе труда ответить, хотя бы пожать плечами. Он усвоил себе новую манеру, быстро вошедшую в привычку, — смотреть на собеседников, словно не видя их, и поступать так, как будто он не слышит, что ему говорят.

Ему так и не выпал случай встретить Хольста на лестнице, хотя теперь он взбегает и спускается по ней раз пять-шесть в день — чаще, чем обычно. Вероятно, тот взял в трамвайной компании отпуск для ухода за дочерью.

Франк рассчитывал, что вагоновожатому придется выходить, — за лекарствами, за едой. Но они с Виммером устроились по-другому. Утром старик стучится к соседу и отправляется по его поручениям. Однажды сквозь приоткрытую дверь Франк видел, как Хольст в женском фартуке хлопотал по хозяйству.

Врач появляется раз в день, около двух часов. Когда он уходит, Франк старается попасться ему на дороге. Это довольно молодой человек атлетического сложения. Признаков беспокойства он не выказывает. Правда, Мицци ему не дочь и не жена. Может быть, отец ее тоже заболел?

Франку это уже приходило в голову. Но в среду, садясь в трамвай, он обернулся, посмотрел на окно Хольстов и в просвете между шторами заметил вагоновожатого. Взгляды их издали скрестились — Франк в этом уверен. Из случайного контакта ничего, разумеется, проистечь не могло, и тем не менее он глубоко взволновал Франка. Оба остались спокойны, серьезны, не ощутили ненависти — между ними была лишь беспредельная пустота.

Лотта встревожилась бы куда сильнее, если бы знала, что ее сын нарочно каждый день, порой дважды на дню, заглядывает в маленькое кафе возле трамвайной остановки — пол в нем на одну ступеньку ниже тротуара. Это уже граничит с откровенным вызовом: Франку там совершенно не место. При его появлении завсегдатаи умолкают и демонстративно отводят глаза в сторону. Владелец, г-н Камп, который почти всегда сидит с ними за столом — там часто играют в карты, — встает и обслуживает нового посетителя с явной неохотой.

В понедельник Франк расплатился очень крупной купюрой, вытащенной из пачки.

— К сожалению, сдачи нет, — ответил г-н Камп, отодвигая ее.

Франк оставил банкноту на стойке и, уходя из кафе, проронил:

— Возьмите себе.

Во вторник он дал бы голову на отсечение, что завсегдатаи его поджидали, и это вызвало у него нечто вроде легкой дрожи. Теперь с ним случалось и такое. Он был убежден: настанет день, и неизбежное произойдет, только вот что именно и когда? Произойдет где угодно — хоть в этом стареньком тихом кафе. Почему клиенты с понимающим видом посмотрели на г-на Кампа, еле сдерживая улыбку?

Хозяин молча обслужил Франка, а когда тот расплачивался, взял с этажерки и протянул ему конверт, приготовленный на видном месте между двух бутылок.

Франк на ощупь почувствовал кредитки и мелочь. Это была сдача со вчерашней крупной купюры. Он поблагодарил и ушел. Это не помешало ему прийти снова.

Он едва не поссорился с Тимо. Было два часа ночи.

Франк много пил. Привалившись к стойке, он заметил в углу, в обществе женщины, какого-то субъекта, чья физиономия ему не понравилась. Он показал Тимо пистолет и пробурчал:

— Когда этот тип выйдет, я его уделаю.

Тимо жестко и очень недружелюбно взглянул на него.

— Спятил?

— Ничуть. У него противная рожа, и я его уделаю.

— Смотри, как бы я тебя кулаком не уделал!

— Что ты сказал?

— А то, что мне не нравятся твои новые замашки. Развлекайся этим где угодно, только не у меня. Предупреждаю: если тронешь парня, я тебя немедленно посажу. Это раз. Кроме того, изволь впредь оставлять свою игрушку дома, иначе сюда не войдешь. Это два. А теперь могу дать совет: поменьше пей. Во хмелю ты дерешь нос не по годам.

Правда, чуть позже Тимо пришел извиняться. На этот раз он взывал к голосу рассудка.

— Может быть, я говорил резковато, но это для твоего же блага. Даже твой дружок Кромер находит, что ты становишься опасен. Я не лезу в ваши дела. Я знаю одно: с некоторых пор ты вообразил, что тебе все можно. По-твоему, показывать пачки денег кому попало умно? Или ты думаешь, люди не понимают, как зарабатываются такие суммы?

Франк вытащил зеленую карточку. На Тимо она, видимо, не произвела впечатления. Он слегка смутился, и только. Потом велел Франку спрятать ее.

— Этим тоже лучше не козырять.

Предпринял Тимо и третью атаку. Им то и дело приходилось прерывать разговор: клиенты изо всех углов наперебой подзывали хозяина.

— Слушай, малыш. Знаю, ты подумаешь, что я завидую, но я все-таки сделаю то, что должен сделать. Не стану утверждать, что такой документ — пустая бумажка, но им надо уметь пользоваться. И дело даже не только в этом.

Развивать свою мысль он не пожелал.

— А в чем еще?

— Что об этом говорить? Слухов и без того хватает. Я лажу с победителями. Меня они не трогают. Иногда приносят товар и ведут себя как честные партнеры. Я общаюсь со многими из них, притом с самыми разными; вероятно, поэтому кой о чем и догадываюсь.

— О чем же?

— Расскажу тебе один случай. С месяц назад за третьим столиком, вон тем, сидел офицер, полковник, красивый, жизнерадостный, еще молодой парень, вся грудь в орденах. С ним были две женщины, он им что-то рассказывал, что — не знаю: я обслуживал другой столик. Как бы то ни было, смеялись они во все горло. Потом он вытащил бумажник — собирался, наверно, расплатиться.

Женщины завладели бумажником и стали с ним баловаться. Все трое были пьяны. Бабенки передавали друг другу документы, фотографии. Я стоял за стойкой и вдруг вижу: поднимается какой-то тип, на которого я и внимания не обращал, — человек как человек, в штатском, на улице таких пруд пруди. Даже одет неказисто. Подошел к столику полковника; тот, все еще продолжая улыбаться, с досадой посмотрел на него. Тут человек произнес одно слово, всего одно, и офицер, словно подброшенный пружиной, вытянулся в струнку. Отобрал у женщин бумажник. Расплатился. Весь обмяк, как будто из него воздух выпустили. Без всяких объяснений бросил подружек и вышел вместе со штатским.

— А я здесь при чем? — пробурчал Франк.

— Говорят, утром его видели на вокзале: уезжал в неизвестном направлении. А ты здесь вот при чем. Бывают люди, которые кажутся могущественными, и, может быть, в данный момент они вправду могущественны. Но запомни: они куда слабее, чем хотят показать, потому что, как они ни могущественны, всегда найдутся другие, кто сильнее. И последних, как правило, никто не знает. У тебя дела с одним ведомством, где все тебе пожимают руку, и ты решаешь: «Я на коне». А тем временем в другом ведомстве, не имеющем ничего общего с первым, на тебя уже заводят досье. Понимаешь, что я хочу сказать? У иноземцев много секторов, и то, что ты на хорошем счету в одном, еще не значит, что тебе можно совать нос в другой.

На следующее утро Франк вспомнил про этот разговор и почувствовал горький осадок в душе, тем более что голова у него трещала с похмелья. Напиваться вошло у него в привычку. Каждое утро он давал себе слово быть поумеренней и каждый день вновь принимался за свое: без стаканчика он уже не мог взбодриться.