Кот - Сименон Жорж. Страница 24

Он живет в призрачном мире, устоявшемся и неустойчивом одновременно. Там он знает каждый бумажный цветок на столе в гостиной, каждое пятно, оставшееся со времен Шармуа, фотографии, лестницу со скрипучей ступенькой, трещинку на перилах. Знает освещение в любой час дня, в любую пору года, знает лицо Маргариты, ее худобу, губы, ставшие еще тоньше, чересчур белую и нежную кожу груди, которую видит каждый вечер, когда жена раздевается перед сном.

Наваждение какое-то. Он позволил посадить себя под замок и теперь до конца дней останется узником. Зря он сжег записку Маргариты. Ее текст весьма красноречив. Маргарита считает его своей собственностью и из религиозных соображений не даст ему вырваться на свободу.

— О чем задумался?

— Так, ни о чем, — попытался улыбнуться Буэн.

— Странно! Ты не из тех, кто печален после любви. Очень мило с ее стороны.

— Многим мужчинам после этого стыдно, они не решаются поднять глаза. А среди женщин тоже есть такие?

Он чуть было не ляпнул, что ему известна, по крайней мере, одна такая — той стыдно еще до этого. В сущности, Нелли права. Он копается в воспоминаниях.

— Наверно, мы просто из другого теста, — бросила она.

Вошли двое — слесари или печатники, судя по блузам.

— Два стаканчика белого.

С Нелли они поздоровались за руку, украдкой оглядели Буэна и продолжили разговор:

— …Я ему и говорю прямо в лицо, вот как тебе: коли так, ремонтируйте сами. Нет, представляешь? Двадцать франков за работу, на которую я должен угробить больше трех часов…

Нелли подмигнула Буэну, потянулась к выключателю и зажгла свет: стало уже совсем темно.

— Твое здоровье, Жюстен!

— Твое здоровье!

Оба они на шестом десятке. Но еще не подозревают, как стремительно начнут вскоре стареть.

— Сколько с меня?

— Три санеерского и одна смородинной. Тебе это обойдется в два франка восемьдесят. Впрочем, для других цена такая же.

Буэн вышел на улицу, на ветер и вновь увидел огни, витрины, почувствовал запахи, долетавшие из дверей лавок. Увидел мужчин, женщин, детей — одних вели за руку, других, совсем маленьких, везли в колясках. Так было всегда. Так будет всегда. Вокруг Буэна кипела жизнь, но он не ощущал причастности к ней. Он теперь посторонний. Маргарита стала посторонней гораздо раньше его, а может быть, всегда была такой. Кто знает, не была ли та нарядно одетая девочка, которую Буэн видел на фотографии, уже чужда миру?

Буэн, глядя на снимок, испытывал желание встряхнуть, разбудить эту девочку, крикнуть ей:

— Да посмотри ты вокруг!

Посмотри! Ощути! Прикоснись! Видишь: деревья, животные, люди. Светит солнце. Сыплет мелкий благодетельный дождик. Снег собирается, уже повалил. А вот и ветер поднялся. Тебе холодно. Тебе жарко. Ты живешь. В тебе вибрирует жизнь…

Опустив голову, не глядя, куда ступает, Буэн шагал по привычке, словно старая кляча, возвращающаяся к себе в конюшню. Повернул в тупик. Тишина. Лишь в нескольких окнах тусклый желтый свет. Первый дом, второй, и оба неотличимы друг от друга. А вот и последний. В углублении стены фонтан: маленький обнаженный человечек держит рыбу, изо рта которой льется вода.

Буэн достал из кармана ключ, прежде чем открыть дверь, шмыгнул носом, высморкался и вытер щеку.