Чужие паруса - Бадигин Константин Сергеевич. Страница 21

Рогозинские дочки захихикали, кокетливо прикрыв ладошкой рот.

— Очухался ямщик-то? — видя замешательство Наташи, перевел разговор на другое хозяин. — Волки жеребца загрызли, так он сам волком выл, совсем ополоумел. Идите домой, девоньки, — неожиданно строго закончил он. — Управимся вот, тогда потолкуем. Руду плавить — не блины печь.

Три дня прожили Лопатины у гостеприимных хозяев. Аграфена Петровна с перепугу не сразу решилась отправиться в путь. Да и погодка держала: шел снег, гуляла метелица.

Панфил Данилыч предложил впрячь в санки свою пегую лошаденку вместо растерзанного волками жеребца. Уступив слезным мольбам старухи Лопатиной, он отпустил своих сыновей проводить ее до скита.

— В обрат поедешь, Петряй, отдашь лошадь, — сказал Панфил Данилыч на прощание. — Сам-то помаленьку да полегоньку и на одной доберешься.

Провожаемые добрыми напутствиями, в погожий солнечный день Лопатины выехали в скит. Братья с пищалями за плечами легко скользили на лыжах за санями.

Когда на виду показалась деревянная колоколенка, Рогозины попрощались и повернули обратно.

— Мамынька, вставайте, полно вам спать, — тормошила Аграфену Петровну Наташа — Скит-то, вот он!

— Ну, слава те господи, приехали, — очнувшись, выглянула из пуховых платков Лопатина. — Петруха, скажи сторожу: к старцу нарядчику сестрица, мол, из города.

На стук в разных концах скита залаяли собаки. За воротами кто-то долго кряхтел и кашлял.

— Кого бог принес? — услышали, наконец, приезжие простуженный старческий голос.

— Отца Аристарха сестрица с дочкой, — ответил Малыгин, — с города Архангельского. Да скорей, старче, замерзли мы, еле живы.

— Поспешу. — Раздались торопливые шаги, под ногами старца заскрипел снег.

Вскоре ворота открылись. Высокий худой старик в теплой шубе и лисьей шапке выбежал к саням.

— Погоняй, милый, погоняй туда, к гостиной избе. — Старик побежал вперед, показывая дорогу.

Как только сани остановились, он принялся помогать гостям, закутанным в теплые одежды.

— Дочку вырастила, невеста, — говорил старик, целуя Наташу. — А ведь махонькая была, на коленях у меня сиживала Наташа с удивлением смотрела на резвого не по годам и будто совсем здорового старика.

Обогрев и накормив гостей, Аристарх собрался уходить.

— На молитву мне время, Груня, — сказал он сестре, — ты отдохни, переведи дух с дороги-то, притомилась небось, а завтра о деле потолкуем.

— Как не притомиться! Дороги-то у вас, спаси господи и помилуй. Однако я в обрат тороплюсь, нет у меня времени по скитам прохлаждаться Ты бы зашел, братец, опосля молитвы Наталья-то спать будет, вот мы и поговорим на свободе. А завтра дай бог погодку — в путь.

Старик в удивлении раскрыл рот.

— Завтра домой собираешься? Что так? Велики ли дела у тебя по вдовьей-то доле?

— А вот придешь, расскажу, — сердито ответила Аграфена Петровна и выразительно повела глазами на Наташу. — Хоть в полночь приходи — ждать буду.

Когда старец ушел, Аграфена Петровна вытащила из дорожной корзинки заветную бутылочку и небольшой серебряный стаканчик.

— Опять, мамынька, — с досадой сказала Наталья. — В святом месте бы потерпели. Который раз зарекаетесь, а все…

— Не твое дело мать учить! — прикрикнула на нее Аграфена Петровна. — Прытка больно. Ложись да спи.

Продолжая ворчать, старуха налила себе стаканчик, быстро опрокинула в рот и наполнила второй.

— Вот доведется тебе мужа похоронить, на старости одной век доживать, тогда и…

Наталья, не слушая ее, быстро разделась и, укрывшись с головой меховым одеялом, притихла.

Дожидаясь братца, Аграфена Петровна еще не раз «причастилась» из пузатой бутылки, и когда Аристарх появился в гостиной избе, Лопатина была навеселе. Увидав сестру, старец с укоризной покачал головой.

— Неладно, сестрица, до греха недалеко…

— Грехи наши, молитвы ваши — замолите, — бойко отозвалась Аграфена Петровна. — А ты будто и не пьешь, братец? Вспомни-ка, родитель покойный не раз тебя вожжами за зелье-то охаживал… На-ко, попробуй наливочки.

— То забыто, сестрица. Все суета сует и волнение духа. Уж сколько годов хмельного не беру, — сухо ответил брат, отстраняя налитый стаканчик. — Ежечасно господа бога нашего слезно молю грехи простить, много грешон в миру, сестрица.

— Молись, молись, братец, а мне зубы не заговаривай. Вор всегда слезлив, плут всегда многомолен. Одними молитвами, скажешь, дом и лавку в городе нажил… Бесстыдный плут… — Старуха, скосоротившись, погрозила кулаком. — Да ты не отрекайся, Марфутка твоя в лавке хозяйничает, сама видела. Все ей по смерти отписать посулился. Нашел ведь чем девку взять… Тьфу, связался с молодухой, а самому седьмой десяток исходит. Широко, брат, шагаешь, смотри штаны не порви…

Слушая сестрицу, Аристарх в замешательстве ерзал по лавке.

— Ну, ну, Груня, разошлась, — примирительно сказал он. — Язык-то у тебя напустит вестей — и царским указом не остановишь… Я так, к слову… по мне, хошь пей, хошь нет — все едино.

— Чует кошка, чье мясо съела. И я к слову, по мне, хоть десять домов имей… Пойдем, братец, в уголок, под иконы, да потолкуем.

Брат и сестра пересели. Посмотрев, спит ли дочка, Лопатина сказала, понизив голос:

— Нагнись поближе, братец, скорбен ты на уши, а дело тайное.

Отец нарядчик придвинулся, изогнул худое тело, наклонил голову.

— Купца Окладникова знаешь?

— Еремей Панфилыча, что ль? Как не знать! Первый купец, благодетель наш.

— Наталью мою сватает… в самом соку человек, и красив и статен, уж чего бы лучше.

— В чем препона?

— Не хочет девка, — шипела старуха. — Слово, дескать, другому дала — Ванюшке Химкову. Ему и штанов-то хороших купить не на что. Все по промыслам мается. Супротив меня Наталья пошла, хотела в Мезень бежать… срам-то. Добрые люди упредили, вовремя спохватилась.

Аристарх открыл рот, стараясь не пропустить слова.

— Тебя вспомнила, думаю, надежное дело в скиту девку спрятать. Еремей Панфилыч в согласии: «Вези, говорит, Наталью. А братцу передай, ежели он порадеет — отблагодарю…» Ты как? — Аграфена Петровна буравила хитрыми глазками брата.

— Что ж, отсюда девке уйти некуда. — Аристарх облегченно вздохнул. — Да и мать Таифа у нас редкого благочестия, строга с белицами, ой как строга, не сумлевайся, сестра, убережем.

— Спасибо, Аристархушка, — подобрев, сказала старуха. — Я бы сама осталась, да Еремей Панфилыч дом новый для молодой жены хочет ставить — на мне все заботы, оттого тороплюсь.

— Ну что ж, с богом тогда… — Аристарх зевнул и перекрестил рот. — А когда за невестой ждать?

— По летнему пути думаю на карбасе, братец. А ежели и год у вас Наталья посидит — ей на пользу. Рукомеслу какому научите, божественному пению, а главное, в страхе божием держите девку, гордыню ей смирите… Пока прими, братец. — Аграфена Петровна, развязав узелок платка, вынула пять золотых червонцев.

— Спасибо, сестрица, — поклонился Аристарх, — все сделаем. Девка молодая что воск: лепи из нее что хочешь. Приедешь не узнаешь — шелковая будет. — Старик опустил глаза и молча стал поглаживать бороду. — Помаленьку, полегоньку… исподволь и ольху согнешь, — добавил он, помолчав, — а вкруте и вяз поломаешь.

На рассвете следующего дня, не попрощавшись с дочерью, Аграфена Петровна выехала в обратный путь.

Глава двенадцатая

ТАЙНЫЙ СГОВОР

— Я сдаюсь, господин Бак. Ваш конь решил партию.

Директор конторы сального торга герр Вернизобер, с сожалением кинув последний взгляд на доску, протянул руку к стакану. Отхлебнув глоток и запив крепкий ром апельсиновым соком, он поднялся с кресла.

Это движение Вернизобера вывело из задумчивости хозяина.

— Куда вы, герр Вернизобер? Еще нет и десяти часов! — Бак почтительно усадил гостя на место. — Я вспомнил, герр Вернизобер, вы мне что-то рассказывали о вашей крестнице. Так почему же она не может выйти замуж?