Мегрэ и строптивые свидетели - Сименон Жорж. Страница 1

— Ты взял зонтик?

— Да.

Дверь уже закрывалась, и Мегрэ двинулся к лестнице.

— Не надеть ли тебе шарф?

И она бросилась за шарфом, не подозревая, что эта простая фраза может выбить его из колеи и надолго испортить настроение.

Стоял ноябрь, 3 ноября, но было еще довольно тепло. Только непрерывно шел дождь; падая с низкого, серого неба, он казался в это раннее утро особенно неприятным и надоедливым. Вставая сегодня с постели, Мегрэ болезненно поморщился, так у него одеревенела шея. Конечно, это нельзя было назвать невралгией, просто он неловко повернул голову, отсюда и появилось это неприятное ощущение.

Дождь моросил и вчера вечером, когда они с женой долго шли по бульварам, возвращаясь из кино.

Все это, конечно, не имеет значения, но из-за этого шарфа, плотного шарфа, связанного мадам Мегрэ, он вдруг почувствовал себя старым.

Спускаясь по лестнице, затем шагая по улице под зонтиком, он все еще вспоминал вчерашний разговор с женой о том, что через два года ему надо выходить на пенсию.

Они вместе порадовались этому, а потом долго, неторопливо строили планы, говорили о деревне, в которой будут жить на берегу Луары — эти места они оба любили.

Мальчишка с непокрытой головой, бежавший навстречу, налетел на него и даже не извинился. Молодожены, тесно прижавшись друг к другу, шли под одним зонтиком — должно быть, всегда ходят на работа вместе.

Вчера было воскресенье — более унылое, чем обычно, возможно, потому, что в этом году на него пришелся день поминовения усопших. Мегрэ готов был поклясться, что и сегодня утром в воздухе еще чувствовался запах хризантем. Они с женой смотрели из окна на людей, которые целыми семьями направлялись на кладбище, а из их близких никто не был похоронен в Париже.

На углу бульвара Вольтера, на остановке, настроение у него испортилось еще больше при виде огромного автобуса нового образца. Знают, ему не придется стоять на площадке, и он будет вынужден погасить трубку.

У каждого из нас бывают такие дни, правда?

Ну, ничего, они скоро пройдут, эти два года, и тогда ему не нужно будет надевать толстый шарф, выходя утром под этот противный дождь, чтобы шагать через весь Париж, который иногда, как сегодня, бывает черно-белым, словно в старом немом фильме.

Автобус был битком набит молодежью, одни узнавали комиссара, а другие не обращали на него никакого внимания.

На набережной дождь показался ему еще более упрямым и холодным. Мегрэ углубился под своды здания уголовной полиции, где вечно гулял сквозняк, быстро поднялся по лестнице и тотчас же, вдохнув привычный запах и увидев тусклый свет еще горящих ламп, ощутил грусть при мысли, что скоро ему уже не придется приходить сюда каждое утро.

Старый Жозеф, который по таинственным причинам избежал ухода на пенсию, поклонился ему с видом сообщника:

— Вас дожидается инспектор Лапуэнт, господин комиссар. Как всегда по понедельникам, в приемной и просторном коридоре в этот ранний час уже собралось много народа. Несколько незнакомых лиц, среди них две или три молодые дамы — их странно было видеть здесь, — и в основном, завсегдатаи, которых часто можно встретить в уголовной полиции.

Он вошел в свой кабинет, повесил в стенной шкаф пальто, шляпу, пресловутый шарф, хотел открыть зонтик и поставить его в угол сушиться, как ему наказывала мадам Мегрэ, но раздумал и тоже сунул его в шкаф.

Было около половины девятого утра. Почта ждала его на столе. Открыв дверь в комнату инспекторов, он сделал приветственный жест Люка и всем остальным.

— Скажите Лапуэнту, что я пришел.

Конечно, они немедленно начнут шептаться, что патрон встал сегодня с левой ноги, а ведь это было не совсем так. Случается, что именно те дни, когда ты ворчишь, обижаешься, вспоминаются много времени спустя как самые счастливые дни твоей жизни.

— Доброе утро, патрон!

Лицо у Лапуэнта было усталое, но глаза, покрасневшие от бессонной ночи, радостно блестели. Он прямо дрожал от нетерпения.

— Я его поймал!

— Где он?

— В закутке, в конце коридора, под охраной Торранса.

— В котором часу?

— В четыре утра.

— Он тебе все рассказал?

— Я велел принести кофе, потом около шести утра легкий завтрак на двоих, и мы болтали, как старые друзья.

— Давай его сюда.

Это была хорошая работа. Вот уже несколько лет Грегуар Бро, известный под кличкой Терпеливый, а также часто именуемый Каноником, безнаказанно действовал в чужих квартирах, никогда не попадаясь на месте преступления.

Его поймали единственный раз, двенадцать лет назад, застав на месте преступления, но, отбыв срок, он снова принялся за старое, ничего не меняя в своих привычках.

Он вошел в кабинет следом за сияющим Лапуэнтом, у которого был такой торжествующий вид, как будто он поймал самую большую в мире форель или щуку. Каноник смущенно остановился перед Мегрэ, углубленным в бумаги.

— Садись.

Комиссар спросил, дочитывая письмо:

— У тебя есть сигареты?

— Да, месье Мегрэ.

— Можешь закурить.

Арестованный был толстым парнем сорока трех лет, с двойным подбородком, носом картошкой и детским ртом. Должно быть, он был толстым с детства. Его светлая, розоватая кожа легко краснела.

— Итак, ты наконец попался?

— Да, попался.

В первый раз его арестовал сам Мегрэ, с тех пор они часто встречались и дружелюбно раскланивались..

— Ты снова принялся за старое! — говорил комиссар, намекая на очередное таинственное ограбление квартиры.

В ответ Каноник отмалчивался, скромно улыбаясь. Невозможно было ничего доказать. И все-таки, хотя не было никаких очевидных улик, сомнений не оставалось: подобные ограбления как бы носили его подпись.

Каноник всегда работал один, подготавливая каждую кражу с необычайной тщательностью и терпением. Он был человеком спокойным от природы, без пороков и страстей, с крепкими нервами.

Большую часть времени он проводил в углу бара, кафе или ресторана, как будто погруженный в чтение газеты или подремывая, но на самом деле, обладая тонким слухом, не пропускал ни одного слова из разговоров своих соседей, Он также был страстным читателем еженедельников, в которых тщательно изучал светскую хронику, и потому был прекрасно осведомлен об отъездах и приездах всех видных лиц.