Мегрэ расставляет ловушку - Сименон Жорж. Страница 29

— В чем дело, мой дорогой комиссар?

— Кто известил вас? — агрессивно проворчал Мегрэ.

— Кто-то с улицы… Есть еще люди, верящие в полезность прессы… Ведь это не тот?..

И больше не отвлекая комиссара, он поднялся на тротуар. За ним поплелся его фотограф. Репортер задавал обычные вопросы собравшимся вокруг него прохожим.

— Займись остальным, — проворчал Мегрэ Лоньону.

— Вам никто не нужен?

Он отрицательно покачал головой и сел в машину, поглощенный какими-то своими мыслями.

— Куда ехать, шеф? — спросил шофер. Тот растерянно поглядел на него.

— Спустись вниз до площади Клиши или до площади Бланш.

В управлении ему делать было нечего.

Да и что можно было сделать после того, что случилось? А вернуться домой спать у него не хватало смелости.

— Подождите меня здесь.

Площадь Клиши была залита светом, террасы кафе тоже были ярко освещены.

— Что угодно, мосье?

— Все равно.

— Вина? Коньяку?

— Вина.

За соседним столиком женщина с платиновыми волосами и открытой грудью пыталась вполголоса убедить своего компаньона увести ее в соседний кабачок, светившийся неоновой вывеской.

— Я уверяю тебя, ты не пожалеешь. Может быть, это дорого, но…

Понимал ли он ее? Это был американец или англичанин, который все качал головой повторяя:

— Ноу! Ноу!

— Ты больше ничего не умеешь говорить? «Ноу!.. Ноу!..» А если я тоже скажу: «Ноу!» и брошу тебя?

Он улыбнулся невозмутимо, а она, потеряв терпение, подозвала официанта и сделала новый заказ.

— Принесите, пожалуйста, бутерброд. Он не хочет поужинать в кабачке напротив.

Мегрэ подозвал официанта, заказал:

— Еще один!

Ему необходимо дать себе время успокоиться. Только что на улице Местр его первым порывом было помчаться в тюрьму, ворваться в камеру к Марселю Монсину и трясти его до тех пор, пока тот не заговорит.

— Признавайся, мерзавец, что это ты…

Почти до боли он был в этом уверен. Не может быть, чтобы он во всем ошибся! И сейчас у него не было жалости, даже любопытства к этому лжеархитектору. Только злость, почти ярость.

Мало-помалу под воздействием человеческого спектакля и прохлады ночи она улетучивалась, уходила. Он знал, что совершил ошибку, и теперь понял какую. Было слишком поздно что-нибудь возвратить, девушка была мертва, деревенская девушка, которая, как тысячи других, приехала в Париж в поисках счастья и отправлялась на танцы, проведя день на кухне.

Было слишком поздно проверять мысль, пришедшую ему сейчас. Сейчас он ничего не выяснит. Если следы существуют, если есть шанс найти свидетелей, можно подождать и до утра.

Его люди тоже изнурены. Все это длится слишком долго. Когда они прочитают утром в газетах, в метро или в автобусе по пути на набережную Орфевр, их тоже охватит оцепенение, такое же уныние, какое только что владело их комиссаром. Не окажется ли среди них тот, кто станет сомневаться в нем? У Лоньона был извиняющийся голос, когда он звонил, а на улице Местр он встретил комиссара с таким видом, словно хотел выразить соболезнование.

Мегрэ представил реакцию судьи Комельо, его телефонный звонок после того, как тот откроет газету.

Тяжело ступая, комиссар направился в глубину кафе и попросил в кассе жетон, чтобы позвонить ясене.

— Это ты? — удивленно воскликнула она.

— Я хотел просто сказать, что сегодня не вернусь домой.

Без какой-нибудь видимой на то причины. У него не было срочных дел, только вариться в собственном соку. Он почувствовал желание очутиться в родной атмосфере, в своем кабинете, со своими людьми.

Спать не хотелось. Придет время, когда все это благополучно кончится и он, может быть, попросит отпуск.

Так было всегда. Он ждет отпуска, а потом, когда приходит время, находятся причины, чтобы остаться в Париже.

— Официант, счет!

Он расплатился и направился к машине.

В управление!

Он застал Мовуазена и двух других за трапезой, состоявшей из колбасы и красного вина.

— Сидите, ребята, сидите! Ничего нового?

— Все так же. Допрашивают прохожих. Задержали двоих: у них документы не в порядке.

— Позвони Жанвье и Лапуэнту. Попроси обоих приехать сюда к половине шестого.

В течение часа, уединившись в кабинете, он читал и перечитывал протоколы допросов, особенно матери Монсина и его жены.

После этого, расстегнув рубашку, повернувшись лицом к окну, застыл в кресле и, казалось, дремал. Спал ли он? Кто знает? Во всяком случае, не слышал, как в кабинет вошел Мовуазен и на цыпочках вышел.

Светало. Небо стало серым, потом голубым. Взошло солнце. Когда Мовуазен во второй раз вошел, то принес с собой чашечку кофе, приготовленного на плитке. Жанвье уже приехал. Лапуэнт был в пути.

— Который час?

— Пять пятнадцать.

— Они тут?

— Жанвье. А Лапуэнт…

— Я тут, шеф, — послышалось снаружи. Оба были чисто выбриты, несмотря на то, что не доспали.

— Входите оба.

Не будет ли это новой ошибкой — действовать без санкции судьи Комельо? Если да, он будет отвечать за все и вся.

— Ты, Жанвье, поедешь на улицу Коленкур. Возьми с собой кого-нибудь, кто уже отдохнул.

— К старухе?

— Да. Привезешь ее сюда. Она будет протестовать, может быть, даже отказываться.

— Понятно.

Он протянул ему лист бумаги, которую только что подписал с выражением, будто хотел раздавить ручку.

— Отдашь ей эту повестку. А ты, Лапуэнт, поедешь на бульвар Сен-Жермен и найдешь мадам Монсин.

— Вы мне дадите повестку?

— Да, я думаю, это пригодится. Привезете их, посадите в один кабинет и сообщите мне.

— Барон и Ружин в коридоре.

— К черту!

— Это ничего не значит?

— Пусть видят.

Они прошли в кабинет инспекторов, где еще горел свет. Мегрэ открыл дверцу шкафа. Он всегда держал там бритву. Настроил ее и порезал слегка губу.

— У тебя есть еще кофе, Мовуазен? — крикнул он.

— Сейчас, шеф. Уже кипит.

Первыми проснулись буксиры, толкающие вверх и вниз по Сене ряды барж. Несколько автобусов прогромыхали по мосту Сен-Мишель, еще совсем пустынному, только одинокий рыбак сидел, свесив ноги, над темной водой.

Мегрэ начал ходить взад и вперед, заглянул в коридор и увидел репортеров, несмотря на столь ранний час сидевших наготове.