Кораблекрушение у острова Надежды - Бадигин Константин Сергеевич. Страница 4

— Венчанная я! — закричала царица. — Свадьбы наши, почитай, рядом играли. Я с государем Иваном Васильевичем венчалась, а Орина Годунова — с царевичем Федором. У меня сын, а у Орины и досе ничего.

— Надо с умом дело делать, — засопел старик Нагой. — В отечестве и в службе те, кто за Федором стоят, повыше нас будут. Им все вольно.

— Вы мне клятву дайте, — сказал Богдан Яковлевич, — ежели я царевича Дмитрия на престол возведу, быть мне при нем первым человеком, правителем до его совершенных лет. И чтоб опричный двор — как при царе Иване Васильевиче.

Нагие посмотрели друг на друга, посмотрели на старика Нагого.

— Другого хода нет, — просипел он. — Будем крест Богдану целовать. Нам, всем Нагим, друг за друга надоть крепко держаться… как Годуновы: они-то за своих горло перегрызут всякому. По-другому ежели смотреть, нас, Нагих, шибко поприжать могут, а Марью вовсе в монастырь…

— Венчанная я! — снова закричала царица. — Не посмеют!

— Еще как посмеют. И оглянуться не успеешь, как черную мантию взденут! — повысил голос отец.

И Федор Нагой снял со стены икону пресвятые богородицы:

— Клянитесь!

Все Нагие дружно поклялись и поцеловали икону.

— Приготовьте золотой крест, — велел Богдан Бельский, когда с клятвой покончили. — Тебе, Афанасий, с крестом стоять в Грановитой палате. А я ко кресту бояр подведу и дворян. Стрельцы в моих руках. Юрьева, Шуйских, Годуновых под стражу. Буду их держать, пока остальные крест младенцу не поцелуют. А уж потом всех свойственников выпустим, тогда им деваться некуда.

Старик Нагой злобно рассмеялся и закашлялся.

— Надо с умом дело делать, — повторил он, — не то нас Федоровы свойственники со света сживут. А Щелкаловы как лютые волки. Сегодня поутру думный дьяк Андрюшка Щелкалов мне в сенях встретился. Недобро на меня посмотрел, в глазах огонь, что у дьявола. Я ему говорю: «Што на меня смотришь, али не узнал?» Он не сразу ответил, уходить было повернулся, да потом сказал: «Ваше дело верное, царская родня, не пропадете, а вот нам, худородным, ежели что с великим государем Иваном Васильевичем приключится, и голову негде будет приклонить».

— Оборотень, — сказал Афанасий Нагой. — Ежели наша возьмет, братьев Щелкаловых со двора гнать да в железа, да в застенок. Пущай порадуются.

Все Нагие были согласны — каждый держал зло на братьев Щелкаловых. Особенную казнь Нагие готовили Федору Писемскому, думному дворянину и опричнику, царскому свату в Англии. Новое сватовство царя Ивана при живой жене — словно занесенный топор над головами Нагих.

— Бориску проклятого подальше услать надобно, а то и вовсе голову снять, — хрипел Федор Нагой. — Вот он мне што устроил, все смотрите! — Старик расстегнул кафтан и поднял исподнюю рубаху, обнажив зарубцевавшиеся раны на груди и на боках. — По его наговору…

— Ладно, отец, прикройся, — остановил разошедшегося старика старший сын. — Наша возьмет — отомстим Бориске.

— По царской духовной грамоте царевича Дмитрия бояре немедля отправят на его удел в город Углич, — на всякий случай припугнул Богдан Бельский. — С царевичем и мать, царицу Марью, и всех вас, Нагих, из Москвы вон. А что дальше будет, одному богу ведомо.

Нагие принялись обсуждать, кого из воевод и наместников надо отстранить от должности, а кого можно оставить и в каком городе. Перебрали все приказы и на каждое видное место нашли своего человека.

Особенно разошелся старший из братьев Нагих, Михайла. Тучный и тяжелый, как, впрочем, многие московские вельможи, каждодневно насыщавшиеся до отвала и спавшие подолгу после обеда, Михайла бахвалился своим дородством и ставил его в достоинство. Он угрожал расправой всем противникам, клялся отомстить Борису Годунову за надругательство над отцом. Перед Нагими открылась возможность стать вершителями судеб Московского государства, и они считали, что вполне созрели для великих дел.

— Будьте вместе, государи, — утомившись в спорах, сказал Богдан Бельский, — не выходите из горницы. Ждите моего знака. Я пойду вызнаю, как и что, не пришло ли время для наших великих дел. — И Бельский покинул заговорщиков.

Вслед за оружничим ушла в свою спальню царица Марья. Она то и дело зевала, закрывая пухлой ладошкой рот.

Дмитрию еще не было и двух лет, а во имя его готовились к грозной схватке большие, сильные люди. Чем все кончится, неизвестно. Однако не у всех судьба будет одинакова. Одни от имени младенца станут править государством, у других полетят головы, а иным придется надолго покинуть царский двор и стольный город Москву. А может быть, совсем наоборот, и всем, кто окружает сейчас младенца, придется плохо. Но все это в будущем, а сейчас мальчишка безмятежно спит.

Его кормилица, красивая полная женщина, сонно напевала грустную песню. Царица Марья остановилась, прислушалась.

Царица подошла к постели, кормилица испуганно вскочила и стала кланяться.

— Сиди, сиди, Оринушка, я к Митеньке прилягу, спать больно захотелось.

Пожалуй, только сейчас, после трех лет замужества, царица почувствовала себя спокойнее. Она устала вопить весь день над телом Ивана Васильевича, показывая великую скорбь. Но этого требовал порядок, а если говорить откровенно, то, кроме отвращения и страха, царица не испытывала к мужу иных чувств. И нельзя сказать, чтобы Марья с радостью шла замуж за царя Ивана. Не раз отцовская плеть гуляла по широкой спине будущей царицы. Она долго упрямилась.

А мерзкое сватовство царя Ивана, ее венчанного мужа, к племяннице английской королевы Марии Гастингс!.. Хотя английские дела держались в тайне, но о них знала вся царская дворня. Одни жалели царицу, другие насмехались над ее горем. Засылать сватов при живой жене! Да есть ли что-нибудь хуже этого?.. Боже милостивый, и это тяжкое оскорбление пришлось ей вынести! А если бы царь не успел умереть и сватовство увенчалось успехом? К приезду в Москву английской невесты царица Марья была бы пострижена в дальний монастырь.

И после всего ей пришлось причитать над покойником, как над любимым мужем, целовать мертвые руки и ноги его.

Царица Марья еще раз от всего сердца поблагодарила бога за то, что он сделал ее вдовой, и спокойно уснула.

Когда Богдан Бельский, выпятив живот, важно шествовал по дворцовым палатам, стояла глухая ночь. Однако во дворце было людно, встречались вооруженные боярские дети из дворцовой охраны, бояре, думные дьяки. В паникадилах и ставниках горели свечи.

Бояре и дети боярские собирались в кучки, разговаривали полушепотом, замолкали, когда кто-нибудь проходил мимо.

— Таковой царь был, не божий слуга, но диавол, и не царь, а мучитель, — услышал Бельский, обладавший острым слухом.

В другое время он знал бы, как поступить с крамольником, сказавшим такие слова, но сейчас…

Из горницы, где стоял гроб с покойным царем, доносился громкий голос попа, четко произносившего слова молитвы.

Оружничий замечал перемену по отношению к себе. Некоторые смотрели на него снисходительно и дерзко. Некоторые вообще не замечали царского любимца. А еще сегодня утром все старались угодить ему, ловили его взгляд.