Новый человек в городе - Сименон Жорж. Страница 23

— Насколько я понял, у него были деньги, он перебрал и в «Погребок» ввалился уже тепленьким.

Чарли вспомнил человека, которого видел при свете неона, и ощутил нечто вроде укора совести.

— Тамошняя публика ради забавы накачала его и разговорила. Несколько субчиков увязались за ним. Кто-то подбил его отправиться в «Моуз»: всем ведь известно, что такое старик Моуз и какой лоск он навел на свое заведение. Те трое, что сопровождали Юго, выглядели сущими голодранцами, и, конечно, их не впустили. Дальнейшее нетрудно себе представить. Юго завелся. Остальные, видимо, удрали вовремя: их не взяли.

Когда подоспела полиция, скандал был в полном разгаре. Женщины прятались под столиками, Юго швырялся бутылками и табуретами, у бармена хлестала кровь из раны на лбу.

Что, интересно, будет, если Чарли — а этого ему безумно хочется! — сгребет сейчас за горлышко бутылку, полную, тяжелую бутылку и разобьет ее о голову Джастина, который молча ликует в своем углу и словно наслаждается происходящим?

Итальянец злился на себя за то, что не решается это сделать. Какое было бы облегчение!

— Дорого это ему обойдется! — заметил столяр, изготовлявший гробы для похоронного бюро.

— Хулиганство в баре — два месяца, — не задумываясь, отрезал шериф. — Это норма. Если же, что очень похоже, он имел несчастье помять ребят из полиции — влепят полгода, а то и больше. И это только начало.

Брукс рассуждал с трезвостью человека, чье ремесло — отправлять других за решетку.

— Он уже натурализовался, Чарли?

— Не уверен, но, думаю, да.

— Хорошо бы! Иначе его могут выдворить из Штатов. Как бы то ни было, теперь им займутся. До сих пор он не высовывался, и все молчали, но я уже предвижу, как в него вцепятся женские организации. И начнут они с девчонки, которой он состряпал малыша, да еще до совершеннолетия.

— Родители ее были вроде бы не против, — вставил Чарли, сознавая, что говорит нечто чудовищное.

На него действительно посмотрели изумленно — как Чалмерс, когда речь зашла о фотоснимке, или Нордел, слушая сегодня его разоблачения, и он решил помалкивать.

— Санитарная комиссия в свой черед облазит его халупу, а муниципалитет заинтересуется, по какому праву Майк присвоил общинный участок. Впрочем, меня это не касается. Не знаю, отрезвел ли он от побоев, но был бы не прочь посмотреть на его видик, когда он проснется утром в каталажке. Парень-то он неплохой. Одна беда — от таких людей можно всего ожидать.

Чарли счел за благо отвернуться и глянуть на бутылки. Шериф начал, остальные поддержат. Рано или поздно все спохватятся.

— Пожалуйста, Чарли, стакан пива!

Одного Джастин таки добил! Чарли не раз видел, как люди годами платились за истории вроде той, в какую влип Майк. В лучшем случае ему придется убраться из города, и за ним всюду потянется полицейское досье.

— Будьте повнимательней, Чарли!

И эта гадина Уорд елейным голосом бросает такие слова в минуту, когда кровь ударила Чарли в голову и он сам готов натворить глупостей!

— Что с тобой? — удивился Кеннет.

— Ничего. Чуть не порезался, раскупоривая бутылку.

Всю ночь будет валить снег, а поутру обе женщины с изумлением увидят, что подстилка на топчане пуста — их могучий сожитель не ночевал дома. Полуголые дети и жарко дышащие козы будут слоняться по дому, но пройдет день, пройдет другой, а их никто не накормит.

Затем приедут на машине негодующие и сердобольные дамы-благотворительницы и отправят бессловесную девушку в исправительное заведение, детей — в какой-нибудь мрачный приют, а уж животных — один Бог знает куда.

Уорд добил-таки одного, самого слабого, самого уязвимого, кому завидовал, может быть, наиболее остро — у него была такая теплая берлога, такой раскатистый беззаботный смех!

Подвыпившие посетители бара неожиданно вспомнили, что они тоже граждане.

— Это должно было случиться!

— Удивительно, что не случилось раньше: ведь…

— Это действительно было чересчур!

— Неужели его жена не жаловалась?..

— Напротив! Обе ублажали друг друга, как послушницы в монастыре.

— Да брось ты, Саундерс!..

Штукатур — заслуженно или незаслуженно — слыл изрядным бабником.

— Сдается, ты сам скоро на богомолье в этот монастырь отправишься.

Радио негромко передавало рождественский гимн в исполнении ликующего детского хора; на углу Главной улицы от окон муниципалитета уходили последние зеваки, и снег медленно падал им на плечи.

Дверь за Майком захлопнулась: словно крупный хищник, на которого он так походил, Юго очутился за решеткой.

В баре итальянца человек в светло-синем костюме вытащил из жилетного кармана коробочку, достал пилюлю и положил на желтый от никотина язык.

Позже, забравшись в постель и задом оттолкнув Джулию к стене, Чарли проворчал:

— Он добился своего: Майка посадили.

Но она уже сладко спала и ничего не слышала.

Глава 8

В воскресенье утром Чарли позвонил Бобу Кэнкеннену, который, как каждый год, залег уже в постель на всю зиму, и в конце концов вырвал у него обещание явиться на следующее утро в окружной суд.

С первого тепла и до конца осени Боб заворачивал к Чарли в среднем три раза на дню, а иногда не вылезал из бара с утра до ночи. Особенно он любил, когда его принимали за хозяина, и охотно отвечал на телефонные звонки, сообщая котировку лошадей и принимая ставки.

Он был отпрыском самой старинной семьи в округе, и городской парк, в который со временем превратился ее сад, до сих пор называли парком Кэнкеннена. Он жил один под присмотром почтенной экономки, знавшей его еще мальчиком; дом его, насчитывавший самое меньшее дюжину комнат, был набит старинными вещами и совершенно запущен — Боб не давал себе труда привести его в порядок.

Трезвым Кэнкеннена видели редко. Пить он начинал с самого утра — еще лежа в постели, он, по его выражению, «прополаскивался». Употреблял Боб исключительно коньяк, притом определенной марки, которую благодаря ему можно было найти во всех барах округа. В иных ее даже называли «Кэнкеннен».

По профессии адвокат, практики он фактически не имел; одно время занялся политикой, был избран мэром, но скоро это ему опротивело, и он подал в отставку.

Высокий, дородный, с лицом, заросшим густой рыжей, коротко подстриженной бородой, он сильно смахивал на кабана. Ворча, кашляя, отхаркиваясь, рассказывал пронзительным голосом чудовищные вещи и обожал шокировать пуританскую часть населения, к которой принадлежала его родня.

— …Целых две? И у малышки тоже младенец? Ну и хват же этот твой Юго. Наши светские старухи изойдут слюной, как улитка слизью!

На этот крючок и подцепил его Чарли, хорошо изучивший Боба. Теперь все зависело от того, не переберет ли он вечером коньяку, что за погода будет утром в понедельник и какая книга окажется у него под рукой перед отходом ко сну.

Он ведь и на зимнюю спячку залегал для того, чтобы ему не мешали читать. Получал каталоги от всех бостонских издательств, считавших его своим лучшим клиентом, выписывал книги из Европы, и они валялись по всему дому на мебели и на полу: старой экономке запрещалось к ним прикасаться.

— Я жертва человеческого разума! — комически вздыхал он иногда.

В понедельник в семь утра Майка доставили из городского участка в тюрьму при окружном суде, заставили принять душ и переодели в арестантскую куртку и штаны из выцветшей коричневой ткани с аббревиатурой округа и номером.

В половине десятого два охранника надели на Юго наручники и в таком виде препроводили его в помещение мирового суда, где уже дожидалось человек десять задержанных за превышение скорости или вождение в нетрезвом состоянии.

Зал с выбеленными стенами, звездным флагом [17] и отполированными временем скамьями чем-то напоминал школьный класс. Один глаз у Майка полностью заплыл, губы распухли. Увидев Чарли в обществе верзилы, исполненного, казалось, самых кровожадных намерений, Юго отвернулся; еще больше он растерялся, когда Чарли подсел к нему.