Отпуск Мегрэ - Сименон Жорж. Страница 3
Так ведь нет. Он толкал дверь столовой, где обычно питались хозяева, потом открывал дверь, ведущую на кухню. Как раз в это время мадам Леонар, водрузив на нос очки, обсуждала с поваром меню. Месье же Леонар поднимался из подвала. Его в любое время дня можно было застать поднимающимся из подвала, хотя при этом он никогда не был пьян.
– Хороший сегодня денек, комиссар…
На месье Леонаре были домашние туфли и рубаха с засученными рукавами. А на кухне уже стояли наготове зеленый горошек, свежая морковь, зеленые перчики и начищенная картошка в кастрюлях. На деревянном струганом столе были разложены куски мяса; тушки рыбы, соль или тюрбо ждали, когда их почистят от чешуи…
– Стаканчик белого, комиссар?
Первый стаканчик за день. Белое вино патрона. Впрочем, прекрасное легкое белое вино с зеленоватыми искорками.
Мегрэ не мог заставить себя расположиться на пляже среди мамаш с детьми и потому просто шел в сторону Рембле, время от времени останавливаясь.
Смотрел на море и разноцветные фигурки купающихся, которых становилось все больше и больше. Потом, где-то на уровне центра города, сворачивал вправо и по узкой тропинке доходил до крытого рынка.
Комиссар медленно обходил прилавки с мясом, как будто собирался набрать продуктов человек на сорок. Потом останавливался в рыбном ряду, глядя на еще трепыхающуюся морскую живность, и даже тыкал спичкой в омара, который тут же вцеплялся в спичку клешней.
Здесь он выпивал свой второй стаканчик вина, поскольку напротив находилось маленькое бистро, в котором, спустившись на ступеньку вниз, как бы оказываешься в продолжении рынка, настолько сюда проникали возбуждающе-вкусные его запахи.
Потом, проходя мимо церкви Богоматери, Мегрэ покупал газету и усаживался на открытой террасе, всегда за один и тот же столик. Не подниматься же в номер, чтобы читать газету. И так же постоянно, как всегда, гарсон терпеливо ждал его заказа, будто он мог заказать что-нибудь кроме своего обычного стаканчика.
– Белого вина, пожалуйста…
Следует заметить, что это было просто случайностью.
Иногда он не пил белое вино месяцами.
В одиннадцать утра Мегрэ заходил в кафе и оттуда звонил в клинику, чтобы услышать, как сестра Аурелия отвечает елейным голоском: «Наша милая пациентка прекрасно провела ночь…»
У Мегрэ была в запасе еще целая куча подобных уголков, куда он заходил, когда наступало время.
В зале столовой у него тоже было свое излюбленное место, как раз напротив столика со стариками соседями из номера справа.
В первый день пребывания в отеле он после кофе заказал рюмку кальвадоса. С тех пор официантка Жармен неизменно спрашивала его:
– Ваш кальвадос, месье комиссар?
Отказываться Мегрэ как-то не решался. Чувствовал он себя отяжелевшим. Палило солнце.
В Рембле асфальт размягчался под ногами, шины автомобилей оставляли в нем четкие отпечатки.
Он поднимался в номер, но ложиться не собирался, а усаживался отдохнуть в кресло, выдвинув его на балкон.
Лицо он прикрывал газетой.
«Сжальтесь, найдите возможность повидаться с больной из палаты номер пятнадцать…»
Встречая комиссара в разных уголках города, можно было решить, что он здесь постоянный житель, как и игроки в карты, собиравшиеся каждый день во второй половине дня в пивной. А ведь прошло всего девять дней, как они с женой приехали сюда. В первый же вечер оба соблазнились съедобными ракушками. Было огромное наслаждение съесть после Парижа целое блюдо этих даров моря, только что выловленных и приготовленных.
Почувствовали себя после этого плоховато оба. Даже мешали спать соседям своей беготней. Мегрэ выздоровел уже на другой день, но его жена испытывала смутные боли. На вторую ночь ее стало знобить. Они посчитали, что это пройдет.
– Мне всегда от ракушек становилось плохо, а тут я еще переела.
Но еще через день ей стало так нехорошо, что пришлось вызвать врача, доктора Бертрана, а он срочно отправил ее в клинику.
И вот потекли неприятные часы хождения туда-сюда, новые лица, просвечивание желудка, анализы…
– Уверяю вас, доктор, что это все от ракушек, – повторяла мадам Мегрэ с вымученной улыбкой.
Но врачи не улыбались, да и сам Мегрэ тоже. Острый аппендицит, грозящий перитонитом, требовал срочной операции.
Во время самой операции он вышагивал по коридору, как и некий молодой человек, ожидавший, когда у его жены начнутся роды. Тот тоже шагал, грызя ногти до крови.
Вот так он и стал «месье номер шесть».
В последующие дни он обрел новые привычки, в частности неслышное хождение на цыпочках, умение приторно улыбаться сестре Аурелии, а затем и сестре Мари-Анжелике. Научился даже улыбаться постылой старой деве.
После всего кто-то воспользовался этим и сунул ему в карман дурацкую записку.
А все же, кто это такая – больная из палаты номер пятнадцать? Мадам Мегрэ наверняка ее знала. Она вообще знала всех, не будучи знакома лично. Была в курсе их мелких дел. Случалось, что она сильно, как в церкви, понизив голос, рассказывала мужу:
– В одиннадцатой палате лежит очень приятная дама. Однако она так несчастна… Наклонись-ка пониже… – И уже на ухо мужу шептала: – У нее рак груди…
Потом мадам Мегрэ украдкой бросала взгляд в сторону старой девы, и это должно было означать, что у той тоже рак.
– Если бы ты только видел тут одну молодую девицу!
Очень хорошенькая… Ее перевели в общую палату…
Палаты здесь распределялись, как в пассажирском поезде, образуя три класса: общая палата соответствовала третьему классу, палата на двоих – второму, а высшей в иерархии была одноместная.
О чем же здесь еще могли говорить? В основном разговоры велись какие-то детские. Да разве и сами добрые сестры не выглядели инфантильными?
Пациенты жили со своей завистью, мелкими, передаваемыми шепотом секретами… Они, как скряги, копили приносимые сладости и жадно прислушивались к тому, что делается в коридоре.
«Сжальтесь…»
Так могла написать только женщина. Но почему пациентка из пятнадцатой палаты нуждается именно в нем?
Может быть, не стоит принимать все это всерьез, а просто обратиться к сестре Аурелии и попросить разрешения посетить ту, имени которой он даже не знал?
Солнце горячими лучами заливало не только пляж, но и весь город. Все вокруг превращалось в настоящее марево, и когда человек попадал в тень, то у него перед глазами плавали красные пятна.
Ладно! Он покончил со своей сиестой, сложил газету, надел пиджак, закурил трубку и спустился вниз.
– До свидания, комиссар…
Звучит, как прощание и как напутствие.
Все вокруг любезны и улыбчивы. Один он старый ворчун. Проливной дождь или дискуссия с кем-нибудь принесли бы ему сейчас облегчение.
Опять зеленая дверь и звон колокола. Даже не нужно смотреть на часы.
– Здравствуйте, сестра…
Почему же ему не поклониться, раз так здесь принято? На очереди сестра Мари-Анжелика, которая ждет на лестнице.
– Здравствуйте, сестра…
И вот уже месье номер шесть на цыпочках снова входит в палату мадам Мегрэ.
– Как ты себя чувствуешь?
Она пытается улыбнуться, хотя это плохо у нее получается.
– Не нужно приносить мне больше апельсины. Они у меня остаются…
– Ты должна знать здесь всех больных…
Почему она вдруг подала ему знак? Он взглянул на кровать мадемуазель Ринкэ. Старая дева лежала, повернувшись лицом к стене.
– Что-то не так? – пробормотал он.
– Речь не о ней… Подойди поближе…
Все это выглядело несколько таинственно, как в пансионате для благородных девиц.
– Этой ночью умерла одна больная…
Мадам Мегрэ следила за покрывалом старой девы, которое слегка шевельнулось.
– Это было ужасно. Крики доносились даже сюда… потом приходили родственники… В течение трех часов сновали взад и вперед. Многие больные так разволновались…
Особенно когда увидели, что на соборование пришел капеллан. Он старался не шуметь, но все равно все всё знали…