Показания мальчика из церковного хора - Сименон Жорж. Страница 2
— В противоположном направлении?
— Да…
— Вам не пришло в голову позвать на помощь?
— Нет… Я очень испугался. Особенно я боялся, как бы меня не подвели ноги — они у меня просто отнимались. Я добежал почти до площади Конгресса, а потом рванул по другой улице, которая тоже ведет к больнице, так что получился крюк.
— Ладно, пойдем дальше.
Снова раздался мелодичный перезвон колоколов больничной церкви. Пройдя метров пятьдесят, они остановились на перекрестке; слева тянулась стена с узкими бойницами — там были казармы, направо высился огромный полуосвещенный портал, а на нем вырисовывался циферблат часов.
Было без трех минут шесть.
— Опаздываю на минуту. Вчера, однако, я пришел вовремя, но как я несся!
На двери из мореного дуба висел тяжелый молоток. Приподняв его, Жюстен ударил им в дверь, и будто гром прокатился по улице. Подбежал привратник в домашних туфлях, приоткрыл ворота, пропустил Жюстена, но преградил дорогу Мегрэ, подозрительно оглядывая его.
— А это кто?
— Полиция.
— Предъявите документ.
Миновав ворота и еще одну дверь, они очутились в большом дворе; вокруг громоздились больничные постройки. Вдалеке, в утренней мгле, белели чепцы сестер-монахинь, направлявшихся в церковь.
— Почему вчера вы ничего не сказали привратнику?
— Не знаю… Торопился туда…
Мегрэ отлично его понимал. Действительно, что скажешь недоверчивому, несговорчивому привратнику? Ясно, мальчик поспешил в ризницу.
— Вы войдете со мной?
— Да.
В церкви было тепло и уютно. Больные в светло-серых халатах — кто с забинтованной головой, кто в лубках на перевязи, кто с костылями — уже сидели на скамьях, поставленных рядами. Сестры-монахини, расположившиеся на хорах, составляли какую-то одноликую массу и, словно охваченные религиозным экстазом, низко склоняли головы в белых чепцах.
— Пойдемте за мной.
Им пришлось подняться на несколько ступеней и пройти мимо алтаря, где уже мерцали свечи. Справа находилась ризница из темного дерева; высокий, изможденный священник уже надел почти все облачение; стихарь из тонких кружев ждал маленького певчего; рядом стояла сестра-монахиня.
Вот здесь, именно в этом месте, вчера, задыхаясь, с подкосившимися ногами, остановился Жюстен. Вот здесь он крикнул:
«Сейчас на улице Святой Катерины убили человека!»
Маленькие деревянные часы показывали ровно шесть часов — колокола вновь зазвонили. Жюстен сказал сестре, подававшей ему стихарь:
— Это комиссар полиции…
И Мегрэ остался, а мальчик взбежал по ступеням к алтарю.
— Жюстен очень набожный мальчик, он ни разу нам не соврал, — рассказывала Мегрэ сестра-монахиня, ведавшая ризницей. — Случалось, он не приходил на мессу… Он мог бы сказать, что был болен… Ом же откровенно признавался, что у него не хватило духа подняться спозаранку в такой холод или что ему приснился плохой сон и он не выспался…
А священник, только что отслуживший обедню, посмотрел на комиссара своими светлыми стеклянными глазами святого:
— Почему вы думаете, что мальчик выдумал всю эту историю?
…Теперь Мегрэ знал, какие события разыгрались накануне в ризнице. Жюстен, стуча зубами, исчерпав все доводы, был в нервном припадке… Но запаздывать с обедней нельзя, и сестра-монахиня из ризницы, предупредив старшую, заменила Жюстена.
И только минут через десять старшая сестра догадалась позвонить в полицию.
Конечно, надо было бы сразу же приехать в церковь, ибо все почувствовали — что-то произошло. Но дежурный сержант ничего не мог понять.
— Какая старшая сестра? Старшая над чем?
Тихо и неторопливо — как говорят в монастырях — ему снова сказали, что на улице Святой Катерины совершено преступление. Однако прибывшие агенты ничего не нашли — ни жертвы, ни преступника…
В половине девятого утра Жюстен, будто ничего и не случилось, пришел, как обычно, в школу, а уже в половине десятого в класс ввалился приземистый, кряжистый человек, по виду боксер. Это был инспектор Бессон, известный своей грубостью.
Бедный мальчуган! Добрых два часа его допрашивали в мрачном здании комиссариата, где невозможно было продохнуть от табачного дыма — вытяжка почему-то не действовала. Причем допрашивали его не как свидетеля, а как обвиняемого.
Все три инспектора — Бессон, Тиберж и Валлен — по очереди старались засадить его под арест, пытаясь добиться хоть каких-то расхождений в его свидетельских показаниях. В довершение всего за сыном явилась мать. Она сидела в приемной вся в слезах и, всхлипывая, повторяла без конца:
— Мы честные люди и никогда не имели дела с полицией.
Мегрэ, проработавший почти всю ночь, приехал в комиссариат только к одиннадцати.
— Что здесь творится? — спросил он, увидя голенастого, нахохлившегося Жюстена.
Он не плакал, только лихорадочно поводил глазами.
— Парень хочет оставить нас в дураках. Издевается над нами. Настаивает, будто видел на улице труп и даже убийцу, убежавшего при его приближении. Однако четыре минуты спустя по той же улице прошел трамваи, и кондуктор ничего не заметил…
На улице-полнейший порядок и никто ничего не слыхал… Наконец, когда через четверть часа на место происшествия прибыла полиция, оповещенная какой-то сестрой, на тротуаре ничего не было — ни единого пятнышка крови…
— Зайдите ко мне в кабинет, дружок. - И Мегрэ оказался первым в тот день, кто не назвал Жюстена на «ты». Первым он обошелся с ним не как с фантазером и упрямцем, а как с маленьким мужчиной, Он заставил его пересказать всю историю и держался спокойно, просто, не перебивая рассказа и не делая замечаний.
— Вы будете по-прежнему прислуживать в церкви?
— Нет. Больше я не буду туда ходить. Очень уж страшно…
А ведь это, право, была большая жертва. Конечно, мальчуган был набожен. И он вкушал поэзию первой мессы в таинственной тишине храма. Но, кроме того, за каждую обедню ему платили, — правда, пустяки, но вполне достаточно, чтобы скопить немного денег. Ведь ему так хотелось иметь велосипед, а родители не могли сделать такой роскошный подарок.
— Я попросил бы вас еще разок сходить туда завтра утром.
— Да я побоюсь пройти той же дорогой…
— Пойдем вместе. Я подожду вас около вашего дома. Скажите, вы сможете проделать все точно, как и в тот день?
Вот почему так и случилось, что Мегрэ в семь утра вышел из ворот больницы, раздумывая, как ехать — трамваем или машиной.
С сине-зеленого неба сыпался пронизывающий ледяной дождь. Несколько прохожих брели вдоль домов, подняв воротники пальто и сунув руки в карманы. Лавочники поднимали ставни витрин. То был самый заурядный, спокойный квартал, какой только можно себе представить.
И именно здесь, в этом квартале, какой-то проходимец, хулиган ранним утром напал на прохожего, обобрал его и всадил ему нож в грудь, — именно здесь случилось чрезвычайное происшествие. По словам мальчика, убийца убежал при его приближении и было тогда якобы без пяти шесть.
В шесть часов прошел первый трамвай, и кондуктор утверждает, что он ничего не видел. Возможно, он был рассеян или засмотрелся в другую сторону. Но ведь пять минут седьмого агенты, завершавшие ночной обход, проходили по тому же тротуару и тоже ничего не приметили.
В семь или в восемь минут седьмого капитан кавалерии, живущий в одном из трех домов, указанных Жюстеном, вышел из дому и направился в казармы.
Он также ничего не видел. Наконец, двадцать минут седьмого моторизованный наряд полиции, высланный комиссариатом квартала, не нашел и следа жертвы.
А вдруг в этот минутный разрыв тело погрузили в легковую машину или в грузовик?.. Мегрэ не спеша, хладнокровно перебирал в уме всевозможные гипотезы и отбрасывал все, что казалось ему неверным. Кстати говоря, в доме номер сорок два жила больная женщина. Муж ее бодрствовал всю ночь. Его слова кое-что подтверждали:
— Мы слышим все, что происходит на улице, и я невольно все замечаю, потому что жена очень больна и вздрагивает при малейшем шуме. Постойте… Только она заснула, ее разбудил трамвай. Утверждаю, что ни одна машина не проезжала по улице раньше семи. Первой была та, что забирает мусорные ящики.