Рука - Сименон Жорж. Страница 11

Возьмем хотя бы случай с Изабель. Я познакомился с ней на балу в Литчфилде, где она жила со своими родителями. Ее отец, Ирвинг Уайттекер, был хирургом, которого часто вызывали на консилиумы в Бост он и другие места. Мать ее из рода Клэйбэрнов, тех Клэйбернов, которые прибыли на «Мэфлауере».

Но на мой выбор не повлияло ни положение отца, ни имя матери, ни красота Изабель, ни какие-либо ее физические качества.

Другие девушки влекли меня к себе куда больше, чем она.

Ее спокойствие, безмятежность, которые уже и тогда угадывались в ней?

Ее кротость? Всепрощение?

Но к чему было мне ее всепрощение, если я не совершал никаких дурных поступков?

Вероятно, я хотел, чтобы все вокруг меня было хорошо, добротно организовано и спокойно.

Но ведь влекло-то меня до безумия к женщинам, подобным Моне, которые полная противоположность всему этому!

— Самое важное, — говаривал мой отец, — не ошибиться в самом начале.

Он имел в виду не только выбор жены, но и профессии, образа жизни, убеждений и верований.

Мне казалось, что я правильно выбрал — Старался изо всех сил, до полного изнеможения.

И мало-помалу я пришел к тому, что стал просто выискивать одобрение во взгляде Изабель!

В конце концов в ее лице я выбрал всего лишь соглядатая, благорасположенного, но все же соглядатая, который одобрительным взглядом давал мне понять, что я на правильном пути.

И вот все это полетело к черту в ту ночь. Рэю и Эшбриджу я завидовал потому, что им наплевать на всех и они не ищут ничьего одобрения.

Какое дело Эшбриджу, если над ним посмеиваются, когда его жены (у него их было три) обманывают его? Он выбирал молодых, красивых, чувственных и заранее знал, чего от них можно ждать.

Так ли уж ему было на все наплевать?

А Рэй, любил ли он Мону? Было ли ему безразлично, что до встречи с ним она уже прошла через столько мужских рук?

Были ли они сильными, а я слабым только потому, Что выбрал жизнь, в которой мог существовать спокойно и в мире с самим собой?

Да, но ведь я не нашел этого мира. Я всего лишь притворялся. Целых семнадцать лет своей жизни я только-то и делал, что притворялся.

До моего слуха донесся отдаленный шум мотора. Я открыл наружную дверь, и он стал более различимым. Я понял, что к нам приближаются машины, и мне даже показалось, что я слышу голоса.

Найдут ли Рэя сегодня же? Маловероятно. Мона проведет у нас по крайней мере еще одну ночь, и я сожалел, что на этот раз она не будет спать, как в первую ночь, на матрасе в гостиной.

Я вновь мысленно увидел на паркете ее руку, руку, которой мне гак хотелось коснуться, которая стала для меня как бы символом.

Я пытался избежать. Избежать чего?

Вот уже больше суток, как я убедился в своей жестокости, обнаружил, что способен радоваться смерти человека, которого всегда считал своим лучшим другом, и, если потребуется, даже вызвать ее.

— Ты нас заморозишь…

Я быстро захлопнул дверь, и передо мной предстали принарядившиеся женщины. Мона надела красное платье, моя жена — бледно-голубое. Глядя на них, было понятно, что они стараются войти в нормальную жизнь.

Но все выглядело как нельзя более фальшиво.

Часам к четырем мы увидели через окно машины, которые медленно пробирались по снегу, проделывая в нем траншею, со стенками такими же гладкими, как отвесные скалы. Зрелище было захватывающим. Мы смотрели молча, смотрели, ни о чем не думая. Во всяком случае, я смотрел, не думая ни о чем. Начиная с субботнего вечера я как бы выпал из своей обычной жизни, а может быть, и из жизни вообще.

Лучше всего я отдавал себе отчет в том, что в моем доме находится самка. Можно сказать, что я принюхивался к ней, словно собака, что я отыскивал ее глазами, едва она выходила из поля моего зрения, что я вился вокруг нее, выжидая случая коснуться.

Я испытывал безумное, бессмысленное, животное желание касаться ее.

Понимала ли это Мона? Она не заговаривала о Рэе, если не считать двух-трех раз. Может быть, и ей самой нужна была физическая разрядка?

А тут еще Изабель, которая надзирала за нами обоими, без тревоги, но с некоторым удивлением во взгляде. Она так привыкла к тому человеку, каким я был на протяжении стольких лет, что обычно ей почти незачем было смотреть на меня.

Она явно чувствовала перемену. Не могла не почувствовать. Но и понять сразу она Тоже не могла.

Я так и вижу огромную снегоочистительную машину, возникшую в нескольких метрах от дома и не остановившуюся, как будто бы она хотела проложить дорогу сквозь гостиную. Но остановилась все же вовремя. Я открыл дверь.

— Заходите, выпейте чего-нибудь…

Их было трое. Еще двое в той машине, что шла за ними следом. Вошли все пятеро, неуклюжие в своих канадках и огромных сапогах, у одного из них обледенели усы. Их присутствие сразу остудило комнату.

Изабель пошла за стаканами и за виски. Они оглядывались, пораженные спокойствием, царившем в доме. Потом они уставились на Мону. Не на Изабель, а на Мону. Даже и они, вышедшие из молчаливой схватки со снегом, ощутили воздействие ее манящей женственности.

— Ваше здоровье… И спасибо, что освободили нас.

— Скоро приедет лейтенант… Мы известили его, что дорога очищена.

То были люди, которых видишь только в исключительных случаях, как, например, трубочистов, и которые в остальное время скрываются Бог знает где. Только у одного было как будто знакомое лицо, но я не мог вспомнить, где его видел.

— Спасибо и вам. Это согревает.

— Еще по стаканчику?

— Не откажемся, но нам ведь предстоит потрудиться…

Чудовищные, густо запудренные снегом машины медленно отбыли.

Наступили сумерки, и мы различили в глубине траншеи фары идущей к нам машины.

Из нее вышли двое в форме: лейтенант Олсен и незнакомый мне полицейский. Я открыл им дверь, а женщины продолжали сидеть в креслах.

— Здравствуйте, лейтенант, мне очень неприятно, что я вас побеспокоил…

— Ничего нового о вашем друге?

Он поклонился Изабель, которую встречал несколько раз прежде. Я представил ему Мону.

— Жена моего друга Рэя Сэндерса…

Он сел на придвинутый ему стул. Его юный компаньон тоже уселся.