Рука - Сименон Жорж. Страница 17

— В некоторых местах снегу намела больше чем на два метра…

— Какие меры вы предприняли?

Мне он тоже явно не симпатизировал. Он поглядывал на меня, хмурясь, решив, вероятно, что я чересчур поторопился взять Мону под свое покровительство.

А я нарочно это подчеркивал. Держался возле нее. Отвечал на большинство задаваемых ей вопросов и чувствовал, что это возмущает Боба Сэндерса.

— Кого вы известили?

— Разумеется, его компаньонов…

— А газеты тоже вы уведомили?

— Нет… Вероятно, кто-нибудь из поселка, возможно, один из полицейских… Виски?

— Благодарю вас… Я не пью…

В аэропорту он взял напрокат машину без шофера. Он был женат, и его жена и трое детей жили вместе с ним в Бонне. Приехал он один. Думаю, что с Рэем они не виделись уже много лет.

Братья Миллеры не дали себе труда заехать к нам домой. Они подошли к Моне только в зале похоронного бюро и выразили ей свое соболезнование.

Я был знаком с одним из Миллеров, Самуэлем, жизнерадостным шестидесятилетним лысым человеком, однажды я завтракал с ним и с Рэем в Нью-Йорке.

Он подошел ко мне и спросил шепотом:

— Кто будет заниматься наследством?

— Это решит Мона…

— Она с вами еще не говорила?

— Пока нет.

Он перешел от меня к Бобу Сэндерсу и, по-видимому, задал ему тот же вопрос, потому что Боб отрицательно покачал головой.

Мона сама вела свою машину, так как намеревалась вернуться домой в Нью-Йорк сразу же из Плезантвилля. Я предложил сесть за руль Изабель, но она отказалась и вошла в машину вслед за Моной.

За машиной, в которой ехали женщины, следовала машина брата, потом моя, потом лимузин братьев Миллеров, похожих на близнецов. Машину вел их шофер.

Дальше ехали другие леди с Мэдисон-авеню, включая личную секретаршу Рэя, высокую статную рыжую женщину, которая, казалось, была потрясена куда больше, чем Мона.

Многие из них были мне совсем незнакомы. Похоронных извещений не рассылали, но о месте и времени похорон были помещены объявления в газетах.

По обочинам хорошо известной мне дороги громоздились целые холмы снега, но мы не проехали и половины дороги, как засветило солнце.

Накануне, когда Изабель отлучилась за покупками и я какое-то время оставался в гостиной наедине с Моной, она сделала мне поразительное признание:

— Только вам, Доналд, я могу открыть… Я все время думаю, не сделал ли это Рэй нарочно…

Ничто не могло бы потрясти меня сильнее.

— Вы хотите сказать, что он мог покончить жизнь самоубийством?

— Не люблю этого слова… Он мог помочь судьбе.

— У него были неприятности?

— Не деловые… В этом смысле он преуспевал даже больше, чем мог рассчитывать.

— В личной жизни?

— Тоже нет… Мы были хорошими товарищами… Он мне все рассказывал.

Я хочу сказать, почти все… Мы не притворялись друг перед другом.

Эта фраза тоже потрясла меня. Значит, существуют люди, которые не притворяются друг перед другом? И ни этот ли немой вопрос был всегда в глазах Изабель? Она надеялась, что я ей окончательно сдамся? Что я наконец признаюсь ей во всем, что лежит у меня на душе?

Мона продолжала:

— Любовных приключений у Рэя было множество… Начиная с его секретарши, этой рыжей дылды по имени Хильда.

Теперь эта Хильда следует в одной из машин траурного кортежа.

— Трудно объяснить, Доналд… Мне кажется, все дело в том, что он вам бешено завидовал.

— Мне?

— Вы вместе учились. Он тоже мог бы стать адвокатом. К этому Рэй и стремился, начав свою карьеру в Нью-Йорке… Потом он поступил в качестве юрисконсульта в это рекламное агентство… Начал зарабатывать уйму денег и понял, что заработает еще больше, если глубже войдет в дела агентства.

Вы понимаете, что я имею в виду? Он стал дельцом. Мы сняли одну из роскошнейших квартир на Сэттон Плейс и каждый вечер или принимали гостей у себя, или сами куда-нибудь шли… В конце концов Рэю все опостылело…

— Он вам сказал об этом?

— Однажды вечером, сильно напившись, он признался мне, что с него хватит быть марионеткой… Вы ведь знаете, как кончил его отец.

Я, разумеется, знал. Отлично знал Херберта Сэндерса в доме которого часто проводил уик-энд, когда учился в Иеле.

Отец Рэя был книготорговцем весьма любопытного образца. У него не было магазина в городе. Жил он в доме, выдержанном в стиле самой что ни на есть Новой Англии, на дороге в Ансонию, и комнаты первого этажа его дома были сплошь заставлены полками с книгами.

К нему приезжали не только из Нью-Хэвена, но и из Бостона и из Нью-Йорка, да даже и из более отдаленных мест, а также присылали бесчисленные заказы по почте.

В переписке он состоял с большинством стран мира, был всегда в курсе всего, что издается в области палеонтологии, археологии и искусства, особенно доисторического периода.

Были у него и еще две мании: он коллекционировал книги о Венеции и кулинарные книги, которых, как он хвалился, у него набралось больше шестисот названий.

Любопытный человек, которого я вспоминаю молодым, породистым, с улыбкой одновременно благорасположенной и ироничной.

Первая жена, мать Рэя и Боба, оставила его и вышла замуж за крупного землевладельца из Техаса. Он много лет жил одиноко, приобретя славу любителя женщин.

Потом он вдруг женился на польке, никому не известной прелестнице двадцати восьми лет.

Ему было тогда пятьдесят пять. Три месяца спустя, когда жена отсутствовала, он, выстрелив себе в голову, умер среди своих книг, не оставив ни письма, ни какого-либо объяснения своему поступку.

Мона повторила:

— Вы теперь поняли, что я хочу сказать?

Я отказывался верить. Рэй должен оставаться в моем сознании тем человеком, которого я себе выдумал. Рэй жесток по отношению к самому себе и к окружающим людям, честолюбив и холоден. Он — «сильный» человек, потому я и отомстил ему, ненавидя в его лице всех сильных мира сего.

Мне не нужен был тот Рэй, которого мне подсовывала Мона, уверяя, будто он разочаровался в деньгах и успехе.

— Вы, несомненно, ошибаетесь, Мона, я убежден, что Рэй был счастлив.

Ведь, подвыпив, человек часто впадает в сентиментальность.

Она пристально смотрела на меня, стараясь уяснить себе, кто из нас двух прав — я или она.