Смертная казнь - Сименон Жорж. Страница 2
В карманах вашего пальто были найдены билеты; кроме того, один или два раза вас видели ваши друзья…
— Так чего же вам еще!
— Не исключено, что вы могли незаметно уйти с ипподрома, сесть в такси и заехать к вашему дяде…
— Кто-нибудь видел меня там?
— Вы хорошо изучили «Отель-дю-Лувр» и прекрасно знаете, что там не обращают внимания на тех, кто приходит в гости к привычным постояльцам… И все же один из посыльных что-то припомнил…
— Вам не кажется, что все это довольно туманно?
— Тридцать две тысячи франков во французских банкнотах были украдены у вашего дяди.
— Будь у меня такие деньги, я давно бы уже удрал за границу!
— И это мне также известно. В вашем номере ничего не нашли. Более того, два дня спустя ваша любовница заложила в ломбарде два последних кольца, и вы теперь живете на те пять тысяч франков, какие Соня выручила за них…
— Вот видите!..
Такое вот выдалось дело! Иными словами, почти безупречное преступление! Алиби такого рода практически невозможно опровергнуть. Люди видели Жеана на бегах в тот день. Но в котором часу?
Он играл. Но в нескольких заездах его любовница могла сделать за него ставки, а от Лонгшампа до улицы Риволи довольно близкий путь.
Свинчатка или железный прут? Любой может достать подобное орудие, а потом с легкостью избавиться от него. И любой мало-мальски ловкий человек может незаметно проникнуть в большую гостиницу.
Кольца, заложенные на следующий день? Блокнот д'Ульмона с записью ставок?
— Вы же сами признаете, — заявлял молодой человек, — что мой добрый дядюшка иногда принимал у себя женщин. Почему бы вам не провести расследование в этом направлении?
И разумеется, логика его была непогрешима. Настолько непогрешима, что, когда после двух допросов он явился на набережную Орфевр и изъявил желание вернуться в Бельгию, не было решительно никаких оснований отказать ему в разрешении.
Вот почему уже двенадцать дней Мегрэ использовал обычную тактику: шаг за шагом, минута за минутой следил за своей жертвой с утра до вечера и с вечера до утра, причем слежка была настолько явной, что должна была опротиветь подозреваемому точно так же, как и полицейским.
Вот почему и этим утром он постарался занять место именно в этом купе, напротив молодого человека, который, завидев его, слегка помахал рукой в знак приветствия и вынужден был долгие часы ломать комедию, изображая непринужденность.
Омерзительное преступление! Преступление без каких-либо смягчающих обстоятельств! Преступление тем более гнусное, что совершил его родственник жертвы, юноша образованный и без бросающихся в глаза пороков! Преступление к тому же и хладнокровное! Почти научное преступление!
Для присяжных это означало бы смертную казнь! И молодой человек, немного бледный, но с красными пятнами на скулах, поднял обреченную на гильотину голову навстречу входящим таможенникам.
Пассажиры, ехавшие в этом купе, едва не запротестовали. Мегрэ по телефону отдал распоряжения, и багаж пары досматривали очень тщательно, настолько тщательно, что это уже становилось нескромным.
И в результате — ничего! Жеан д'Ульмон улыбался своей бледной улыбкой. Улыбка эта была адресована Мегрэ. Д'Ульмон знал, что перед ним враг. Он чувствовал, что его хотят взять измором, что идет война на истощение сил, в которой он может потерять жизнь.
Он, убийца, знал все. Он знал, когда, как, в какую минуту, при каких обстоятельствах было совершено преступление.
Но Мегрэ, куривший свою трубку, невзирая на гримасы соседки, которую беспокоил табачный дым, — что знал он, что удалось ему обнаружить?
Борьба на измор: кто раньше выдохнется! Когда граница осталась позади, Мегрэ больше не имел права вмешиваться, а вдали уже замаячили первые копры Боринаха.
Так зачем же было ехать сюда? Зачем упорствовать?
Зачем идти в вагон-ресторан, куда пара направилась выпить аперитив, и молча садиться за тот же столик, не сводя с обоих угрожающего взгляда?
Зачем, сойдя в Брюсселе, останавливаться в «Паласе», где Жеан д'Ульмон и его любовница сняли номер?
Обнаружил ли Мегрэ какой-нибудь изъян в этом твердом алиби? Забыл ли Жеан д'Ульмон о какой-нибудь мелочи, которая и выдала его?
Но нет! В этом случае его бы арестовали во Франции, он предстал бы перед французским судом и, без сомнения, был бы осужден на смертную казнь…
В «Паласе» Мегрэ занимал соседний номер. Мегрэ оставлял свою дверь открытой, спускался следом за парой в ресторан, шел за ними по Новой улице, разглядывая выставленные в витринах товары, заходил в ту же пивную, упрямый, неколебимый, внешне абсолютно спокойный.
Соня была взвинчена точно так же, как и ее спутник.
На следующий день она поднялась только в два часа и оба завтракали в номере. И слышали, как Мегрэ звонит по телефону: он тоже заказал себе в номер еду!
День, два… Пять тысяч франков уже должны были испариться… Мегрэ оставался на посту, куря свою неизменную трубку, засунув руки в карманы, исполнившись мрачного терпения.
Но что было известно ему? Кто мог бы сказать, что было ему известно?
На самом деле Мегрэ не знал ничего. Мегрэ чуял.
Мегрэ был уверен в том, что распутал дело правильно, он готов был поклясться, что это так. Но напрасно он сотни раз припоминал малейшие детали, допрашивал парижских шоферов и специалистов по бегам.
«Видите ли: перед нами проходит столько людей…
Возможно, что…»
К тому же во внешности Жеана д'Ульмона не было ничего особенного, и люди, которым предъявляли его фотографию, моментально опознавали кого-нибудь другого.
Чутья тут было недостаточно. Убеждения тоже. Правосудию нужны доказательства, и Мегрэ продолжал искать, не зная, кто выдохнется первым. Он гулял позади пары в Ботаническом саду. Сидел на вечерних сеансах в кинематографе. Он завтракал и обедал в самых лучших пивных, заказывал свои любимые блюда и вдосталь наливался пивом.
Дождь сменился мокрым снегом. Ко вторнику, по расчетам комиссара, у жертв уже не должно было ничего оставаться из трехсот бельгийских франков, и Мегрэ спрашивал себя, не пора ли им начать потихоньку тратить краденое.
Такая жизнь изнуряла — а ночью он должен был просыпаться от малейшего шума в соседней комнате. Но он был вроде тех мастифов, которые, загнав кабана, не отступают ни перед чем, хотя бы клыки зверя и грозили пропороть им брюхо.
А люди вокруг них все так же ни о чем не догадывались. Бледного Жеана д'Ульмона обслуживали, как всякого другого клиента, не подозревая, что голове его грозит гильотина. В танцевальном зале кто-то пригласил Соню, потом исчез, потом через час пригласил ее снова и словно бы в шутку принялся вертеть в руках ее сумочку. Этот молодой человек, выглядевший вполне прилично, издалека дружески помахал рукой д'Ульмону.
Вроде бы ничего особенного. Истекал третий день, проведенный в Брюсселе. Но с этой минуты у Мегрэ наконец появилась надежда на успех.
То, что он сделал потом, было настолько ему несвойственно, что мадам Мегрэ остолбенела бы от изумления.
Он направился к стойке бара, пропустил там немало стаканчиков в обществе дам, которые его осаждали, повеселел настолько, что вышел из рамок пристойного поведения и, покачиваясь, подошел к Соне, чтобы пригласить ее танцевать.
— Если вам так приспичило! — сухо проговорила она.
Она оставила сумочку на столе, поискав глазами своего спутника, но тот, должно быть, танцевал с одной из девушек заведения.
В этот момент, когда две пары вышли на площадку, залитую оранжевым светом, и смешались с другими танцующими, — кто мог бы предугадать дальнейшее развитие событий?
Когда танец окончился, Мегрэ не один подошел к столику. Его сопровождал низенький человечек в черном, который произнес: