Стриптиз - Сименон Жорж. Страница 12

— Понимаешь, Наташа, они поженились и живут счастливо. У них трое детей, они уже ходят в школу.

— Ну а твой ребенок?

— Мой умер. Это была девочка. Поскольку ее отец бросил меня, она принадлежала только мне одной.

Селита ждала поддержки или хотя бы одобрения.

— Тебе это понятно?

— Что же с ней случилось?

— Мне не хотелось помещать ее у кого-нибудь в деревне, как это многие делают, я хотела видеть ее всегда около себя. Вечерами я, как и Франсина, оставляла девочку у соседки. С сыном Франсины ничего не случилось. Ничего с ним и не случится. Вообще с другими и ни с кем ничего не случается. А моя малышка, когда ей было тринадцать месяцев, задохнулась под тяжестью тела соседки, которая положила мою дочку в свою кровать, так как она плакала. В тот вечер соседка была сильно пьяной, даже утром от нее разило алкоголем, и она ничего не заметила.

— Не везет тебе, бедняжка!

На это Селита ответила:

— Дело не в невезении, а в несправедливости.

Она была полна решимости защищаться, если нужно атаковать. Оперетт больше почти не ставят. Редко сейчас требуются танцовщицы в театры или же хотят иметь там только совсем молоденьких.

— Мне тридцать два года, скоро будет слишком поздно.

Селита не любила рассказывать о том, чем ей приходилось заниматься последние десять лет.

— Через некоторое время меня не возьмут даже продавщицей в универмаг!

Задумывалась ли о будущем Мари-Лу? А Кетти? А Наташа? Надеялись ли они еще найти мужчин в «Монико» или где-нибудь в другом месте?

«Никто никогда не считался со мной. И я не буду ни с кем считаться!»

Тем хуже для мадам Флоранс, если Селита одержит верх!

Борьба велась между ними тремя, ибо прежде всего нужно было победить Леона. Он хотел, чтобы его принимали за мужчину, и считал, что обладает богатым опытом. В его глазах девушки, появляющиеся для работы в «Монико», заслуживали не более одного-двух его визитов. После чего он переставал ими интересоваться. Он был вроде скотовода, который отмечает своим клеймом принадлежащий ему скот.

Но вот прошло шесть месяцев, а он все еще не порвал с Селитой. И ему было бы, трудно объяснить, как ей удалось этого добиться. Иногда ей приходило в голову, что он угадал, чего она хочет.

— Знаешь, малышка, — объявил он ей уже на вторую неделю, — ты зря стараешься. Ничего у тебя не получится. Так, иногда переспать с тобой разок-другой — это вполне возможно, но не более. Тут и похитрее тебя пытались зацепить меня, но ничего не вышло. Спроси лучше у моей жены.

Через месяц после этого, пристально вглядываясь в ее глаза, он спрашивал с яростью в голосе:

— Скажи мне, чего ты там вбила в свою маленькую башку?

Она тихонько посмеивалась.

— Ты самая порочная баба и самая хищная из всех, что я когда-либо знал.

Он злился оттого, что не понимал ее, и его унижало, что ему оказывают сопротивление.

— Была ли ты хотя бы раз влюблена?

— Было бы странно, если бы я сейчас стала влюбляться.

Между Флоранс и Селитой война была более жестокой и мелочной, состоящей из мелких уколов и коварства, едва прикрываемых улыбкой. Бывали месяцы, когда Селита набирала столько штрафов по сто франков, что ей почти нечего было получать, и прямо при посетителях хозяйка, не стесняясь, оскорбляла ее.

Но как бы то ни было, Селита продолжала оставаться любовницей Леона.

Теперь опасаться стала уже Флоранс. Еще позавчера Леон провел два часа на площади Командант Мария и, уходя, сказал впервые за все время:

— Будет удобнее, если ты избавишься от Мари-Лу и будешь жить одна.

Может быть, это просто ее иллюзии, а может, он действительно начал испытывать потребность в ее постоянном присутствии?

Но вот теперь появилась Мадо…

Мадо была здесь, на пляже, около голубого тента.

Селита вышла на набережную Круазетт, которая всего несколько дней как обрела свой обычный летний вид. Люди вели себя, как подобает отдыхающим: высыпали толпами из автобусов, гуляли, фотографировались или же лежали в купальниках на песке.

Неужели у каждого человека из этой пестро разодетой публики, с более или менее обгорелой кожей, есть свои проблемы и трудности?

Во всяком случае, одно не вызывало никакого сомнения: Мадо не находилась в своем отеле в обществе Леона, чего так опасалась Селита.

Кто-то сходил, за ней и позвал на пляж, Кетти или Наташа. Они уже взяли ее в свою компанию, и она устроилась около тента на том месте, которое обычно занимала Селита.

Пока его мать находилась в меблированных комнатах, Пьеро играл под присмотром трех оживленно болтающих молодых женщин в бикини. Волосы мальчика золотились в лучах солнца.

Кетти заметила Селиту и дала знать остальным. Несомненно, они как раз о ней и говорили, и Кетти воскликнула:

— Внимание! Вот и она…

Женщины не поздоровались с Селитой и сделали вид, будто не замечают ее.

Она надела темные очки, которые придавали лицу некоторую жесткость, замедлила шаг, казалось, вот-вот опустится на песок, затем села с независимым видом в одно из кресел рядом с балюстрадой как раз напротив них.

Пьеро, заметив ее, бросился, к Наташе, чтобы сообщить ей:

— Ты знаешь, наверху Селита.

Наташа, должно быть, сказала:

— Оставь ее! Не смотри в ее сторону! Мы не хотим с ней иметь дело.

— Почему?

— Ни почему. Не пытайся понять.

— Она злая женщина?

Кожа у Мадо была более белой, чем у остальных, и вместо бикини она надела строгий купальник из латекса.

Пьеро, казалось, не удовлетворился ответами, которые получил, и мигающими от солнца глазами уставился на Селиту, затем нехотя отвернулся и отправился побродить босиком по воде.

Зная, что на них смотрят, три женщины принялись разыгрывать комедию и делать вид, будто увлеченно нашептывают друг другу какие-то секреты.

Селита недолго ходила в школу, но все же помнит, что точно так же происходило в младших классах, как и позже до и после уроков танца, с той лишь разницей, что в этих случаях вмешивались матери, еще более злые, чем их дочери.

Молодожены на соседней скамье держались за руки, глядя на море; они, вероятно, видели его впервые. А один пожилой господин, сидящий чуть подальше, не сводил глаз с довольно полной женщины, которая лежала на животе, сняв бюстгальтер.