В доме напротив - Сименон Жорж. Страница 16

И этих бездомных он тоже знал. Он знал все! Он ведь походил по кооперативам, по лавкам, по конторам.

Это не было его делом. Он был турецким консулом, и ему следовало только заниматься, возможно лучше, делами своих подопечных. Однако теперь все это стало для него потребностью, страстью. Город стал для него живым существом, которое отказалось принять Адиль бея, вернее, знать его не хотело, вышвырнуло его на улицу, чтобы он бродил там в одиночестве, как запаршивевшая собака.

Он ненавидел этот город, как ненавидишь женщину, которой тщетно добивался. Он изо всех сил старался разоблачить все его пороки. Это стало печальной, безотрадной страстью.

— Каждый может найти работу. Каждый может поесть досыта, — говорила Соня.

И как раз Соня-то и была живым воплощением этого города! Как город, она была холодна и загадочна. Она принимала ласки Адиль бея так же безразлично, как принимала его толпа, позволявшая ему бродить по вечерам от статуи Ленина до нефтеперерабатывающего завода.

Адиль бей, исполненный подозрений, нередко ходил теперь на рынок. Он встречал там старуху в лохмотьях, которая часами стояла под дождем, предлагая прохожим три полусгнившие рыбки. И не теряла надежды их продать. Впрочем, может быть, у нее никогда не было никаких надежд?

— Сколько стоит? — спрашивал он. Раздобыв русскую грамматику и словарь, он выучил несколько слов.

— Пять рублей, товарищ.

Там же человек лет сорока пытался, в течение целого дня, продать поштучно двадцать сигарет, уложенных в коробку.

Адиль бей издевательски улыбался, вспомнив раскормленных моряков, Сонин клуб, ее черное шелковое платье, сшитое к балу в честь визита флота, ее спокойные возражения, расстрелянного проводника. И спешил домой. Там он говорил, даже не поворачиваясь к девушке:

— Черное море ведь очень богато рыбой, правда? В таком случае, я думаю, рыба должна стоить дешево.

— Очень дешево.

— Например?

— Рубль или два за килограмм.

— Странно. Я только что видел на рынке, как за три жалкие рыбешки просят пять рублей.

Он знал, что она бросает на него тревожный взгляд, и слышал, как она шуршит бумагой.

— Потому что это свободный рынок, а мы хотим упразднить такую торговлю, — говорила она. — Зато в кооперативе…

— В кооперативе нет рыбы. Я там только что был.

— Бывает часто.

— Ни разу не было за две недели.

— Это зависит от улова.

В первый раз он надеялся, что она заплачет. Ему бы стало легче, он сам не знал почему. Наудачу он попросил ее прийти в этот же вечер, и она послушно и спокойно пришла.

Зачем же она пришла? Чтобы получше разузнать о людях, которых ждал расстрел? Чтобы узнать, возможно, что-либо такое, за что его самого расстреляют? Не все ли ей было равно, лежит она в его объятиях или же в объятиях другого? Она никого не любила, шла напрямик, ровным шагом, несгибаемая и самоуверенная, и ее светлые глаза невинной или беспредельно развратной девчонки, устремленные на окружающих, не выражали ничего, кроме любопытства.

Адиль бей сделал огромное множество открытий, пока бродил по городу в эти бесконечно долгие дни. Он очень уставал оттого, что нельзя было по дороге зайти в кафе или к друзьям. Когда он задавал вопросы, люди в страхе старались поскорее от него убежать. Другие быстро отвечали и уходили прочь. Однажды он дал рубль маленькому мальчику, и у него на глазах прохожий, видевший это, выхватил у мальчишки рубль и бросил в сточную канаву.

В таких случаях Адиль бею становилось страшно; но чаще он казался самому себе похожим на человека, охваченного постыдной страстью и желанием удовлетворить ее.

Почему ему лгали?

И он возвращался, озлобленный, с новой добычей.

— Вот уже три недели, как в Батуме никто не съел ни единой картофелины. А в гостинице имени Ленина, где останавливаются крупные чиновники, подают икру, французское шампанское, шашлыки.

— Это для иностранцев.

— Да там за целый год не бывает даже двух иностранцев.

— А разве у вас в стране министры не едят лучше, чем водоносы?

Он тщетно пытался вспомнить, с чего это все началось Во всяком случае, отправной точкой был человек, расстрелянный ГПУ. Драма разыгралась почти что в самом консульстве. Человек этот не решался заговорить при Соне А он, Адиль бей, не позволил этой русской девушке уйти!

Возможно, следовало после этого эпизода уволить ее. Но что это дало бы?

С тех самых пор он кружил вокруг нее, взволнованный, раздраженный, обессиленный, впадая иногда в мучительную панику. Ведь она в конце концов возненавидит его! И он искал эту ненависть в ее глазах и даже, помимо воли, пытался ее вызвать!

А Джон-то считает, что он пьет! А г-жа Пенделли восхищается его хорошим видом и успехами в игре в бридж!

Адиль бей открыл дверь и зажег свечи, потом приступил к тому, что делал каждый вечер в одном и том же порядке. Возможно, в повторности этих действий создавалось некое подобие личной жизни, принадлежащей ему одному, и в этом было какое-то колдовское очарование. Сперва уселся в кресло, снял галоши и башмаки. После этого несколько мгновений посидел в неподвижности, глядя на тени, пляшущие по комнате, на огонек свечи, на дом напротив.

Соня спала. Спал ее брат, спала золовка.

Завтра он заговорит с ней об этом случае в Новороссийске, и секретарша, посуровев лицом, будет возражать против очевидности. А что такое сказала г-жа Пенделли нынче вечером, незадолго до прихода Джона?

Ах да! Она говорила о предстоящем отдыхе в Италии и заметила:

— За все эти четыре года Джон ни разу не уезжал из России. Вы не находите это странным? — потом добавила, глядя в сторону:

— Он гораздо лучше нас осведомлен обо всем, что здесь происходит, и у него ни разу не было никаких неприятностей.

Неужели Джон тоже связан с ними? А почему бы и нет? Оказалось же, что Неджла вовсе не жена Амара, а какая-то девка из Москвы!

Но какое значение все это могло иметь? Достаточно было вести себя как все, как прохожие на улицах, как служащие в конторах, как сам Колин и его жена: молчать, забиться в свою нору.

Почему две недели тому назад, когда Адиль бей пришел в отдел обслуживания иностранцев, ему внезапно объявили:

— Мы вам нашли уборщицу!

Он понял это еще раньше, чем Соня перевела, и даже бровью не повел.

— Спасибо, — сказал он, только и всего.

С уборщицей они до сих пор не обмолвились ни словом. Она приходила по утрам. Делала вид, что прибирает в кабинете, наливала воду в кувшин. До завтрака проводила время в спальне и кухне, но там было так же грязно, как и прежде.

Если он неожиданно возвращался среди дня, то почти всегда заставал ее в обществе других женщин или какого-то мужчины и делал вид, что не замечает этого.

Неужели было внезапно решено, что одной Сони мало, чтобы следить за ним?

Не вставая с кресла, Адиль бей развязал галстук и отстегнул воротничок, и тут ему пришло в голову, что вот уже ровно три недели, как он не звал Соню вечером к себе.

Отлично! В первый раз он выдержал только две недели. Но когда она пришла, с каким-то проблеском надежды в улыбке, он вовсе не растрогался. После коротких объятий небрежно заявил:

— Я должен уйти.

И каждую неделю стал ходить учиться бриджу у г-жи Пенделли. Г-жа Пенделли была очень расположена к нему и часто повторяла: “Вы, турки, загадочные люди”.

Был бы бром, он бы спал ночи напролет. Но когда его прислали из Стамбула, Адиль бея пригласили в отдел, показали стограммовый пакет с маркой знаменитой аптеки, рядом с которой он прожил два года, и задали вопрос:

— На что вам такое количество?

— Я страдаю бессонницей. Ваш врач прописал мне бром.

— Может, вам лучше побольше двигаться, делать длинные прогулки перед сном?

— Я вам повторяю: это предписание врача.

— Он же не велел вам выписывать целых сто граммов.

— Да, конечно, но я хотел иметь запас.

— В таком случае мы отдадим этот пакет врачу, а он по мере надобности будет вручать вам нужную дозу.