Солдатами не рождаются - Симонов Константин Михайлович. Страница 106

– Эта в штаб не пойдет, – сказал Серпилин. – Этой подавай передовую. – И хотя он улыбнулся, в его словах был оттенок гордости за Таню, которая в штаб не пойдет.

– Куда пошлем, туда и пойдет. – Бригадный комиссар пригладил на круглой голове короткие седые волосы и надел шапку. – Значит, условились? – еще раз повторил он, обращаясь к Серпилину.

– Так точно, товарищ член Военного совета, – сказал Серпилин и, проводив его, повернулся к Тане. – Раздевайся в проходи, – кивнул он на открытую во вторую половину избы дверь и, не дожидаясь, пока она разденется, прошел первым.

Когда Таня вошла, он уже сидел за столом.

– Притвори дверь. Садись.

Она села напротив него.

– Долго меня ждала?

– Долго.

– Ничего не попишешь. Сперва приказал адъютанту никого не пускать до тринадцати часов. А потом начальство у меня сидело.

– Ваш адъютант объяснил.

– Ну как, была в театре?

Вопрос был такой неожиданный, что она даже не сразу поняла, о чем он спрашивает, потом поняла и улыбнулась.

– Была, спасибо.

– Место никто не отнял? Ну и правильно, – сказал Серпилин. – Своего законного никому отдавать нельзя. Тем более ты теперь с таким орденом, что нос задирать можешь. Когда получила?

– Через два дня после того, как вас видела.

– А чего же не написала?

Таня пожала плечами. Вспомнила, как колебалась тогда, в поезде, написать или не написать про орден, – и удержалась, не написала.

Она сидела и смотрела на Серпилина, у которого теперь на груди был не один орден – тот старый, большой, с облупившейся эмалью, с которым он выходил из окружения, а еще два новых – Красного Знамени и Ленина.

– Да, – сказал Серпилин, заметив ее взгляд. – Дела теперь у нас веселые. Немцев бьем и ордена получаем. Но работы вашему брату не убавляется. За каждый шаг платим, а шагать надо. Наступаем днем и ночью. Доводим дело до конца.

– А я, когда летела, боялась, что у вас тут уже все кончилось.

– Ты боялась, а мы надеялись. Когда начинали, думали – за неделю кончим, а сегодня уже третья пошла. Не сдаются! И сил у них, видимо, больше, чем разведчики думали. А на сколько больше – увидим, когда все бабки подсчитаем. Теперь до конца уже недалеко. Вот-вот должны надвое их рассечь.

– Я вам как раз в первый день наступления написала. Еще ничего не передавали, а я как почувствовала. Наш поезд в Куйбышеве стоял.

– А я, думаешь, не помню, что ты мне писала? – сказал Серпилин. – Я твое письмо и сам перечитывал, и члену Военного совета вслух читал. С письмами у меня теперь не богато, одно твое лежит. – Он выдвинул ящик стола, словно собираясь показать Тане лежавшее там письмо, и снова захлопнул его.

И Таня впервые за время их разговора подумала не о себе, а о нем и о том, что у него умерла жена.

– Вы, наверное, сильно переживаете, Федор Федорович?

– Да, не проходит. – Он поглядел на Таню. – Вот женюсь на какой-нибудь молоденькой, вроде тебя, может, пройдет. – Сказал так, что она поняла: все это одни слова, ни на ком он не собирается жениться и даже не думает об этом. Сказал просто так. – Ладно, оставим эту тему, – помолчав, сказал он.

– Давай о тебе. Писала мне, что хочешь в санчасть полка.

– Да, если можно, – сказала Таня. – Если в госпиталь, так я и там могла в госпитале остаться.

– Положим, госпиталь госпиталю рознь. – Серпилин покрутил ручку телефона и сказал в трубку: – Двадцатку найдите и соедините… Начсанарма сейчас разыщут, поговорю о тебе.

– Только непременно в санчасть полка, хорошо?

– А это уж как он скажет. Мои права на этом кончаются. Ты ко мне не в гости приехала. – Телефон зазвонил, и Серпилин взял трубку. – Хорошо. Придет – пусть позвонит. – Положил трубку, взглянул на часы и спросил: – Обедала?

Она поднялась, подумав, что мешает ему.

– Я поела на аэродроме. Я пойду там подожду, – она кивнула на дверь.

– Ничего, посиди. У меня пятнадцать минут есть. Будешь мешать – сам прогоню. Расскажи про Ташкент. Недавно подарки оттуда привезли. В том число халаты. Солдаты рукава и полы подкорачивали – и под шинель, вместо ватника. Как там теперь, в Ташкенте, люди живут? Я давно там был, еще в первую пятилетку.

– Трудно живут. – Таня стала рассказывать про завод и про мать.

Серпилин слушал ее молча, подперев рукой щеку, но когда она сказала про «ударные» пончики, вдруг прервал:

– Да, люди себя не жалеют. На все идут.

– На все, – вздохнула Таня. – Я сама даже не до конца представляла, когда ехала туда. Только этого всего, наверное, нельзя говорить здесь, на фронте.

– Почему нельзя? – сказал Серпилин. – Наоборот, можно и надо… Каждый раз, когда будет случай, говори! Хуже от этого воевать не будем. Лучше будем. Быстрей войну кончим. Думаешь, у людей на это сознательности не хватит? Хватит. – Он остановился, словно заколебавшись, говорить ли. – Вот тебе свежий пример. На Военном совете одно политдонесение обсуждали. Был тут частный успех, – с важной высоткой долго чухались, а потом все же взяли. Целый узел развязали. Командир минометной батареи на радостях двойную норму хватил – и залп в честь взятия! Задарма, не по цели. А командир дивизиона только два дня как с Урала после госпиталя прибыл. Ему донесли. Он на батарею и при всех солдатах – хрясь этого лейтенантика по роже. Замполит – донесение. Виновника – в штаб дивизии. Почему избил своего офицера? А он отвечает: «Я видел, какой кровью каждая мина достается. А он их зря, в воздух! Не признаю себя виновным! Я, говорит, не только ему рожу набил, а я этим среди бойцов разъяснительную работу провел!» Как быть? Дошло до Военного совета. Есть мнение – под трибунал. Есть мнение – понять и простить. А ты как бы решила?

– Я бы, конечно…

– Что – конечно?

– Простила бы. Он ведь прав.

– А раз прав – значит, рукоприкладство разрешается? – усмехнулся Серпилин.

– Я сама… – Она хотела сказать, что сама чуть не застрелила того сахарного майора, но сдержалась и не сказала.

– Что ты сама? Рукоприкладством занималась?

– Нет. Я просто… А как вы решили?

– Так и решили, как ты, – сказал Серпилин. – Даже я, на что этого не терплю. И то взял грех на душу.

Серпилин посмотрел мимо. Таня оглянулась. В двери стоял адъютант.

– Товарищ генерал, вы вызывали на четырнадцать часов помощника начальника оперативного отдела.

– Раз вызывал, пусть заходит. Зачем спрашиваешь? Порядок знаешь. – Серпилин улыбнулся Тане. – Поделикатничал. Видит то, чего нет, там, где нет.

Голос, раздавшийся у двери, заставил Таню повернуться во второй раз.

– Товарищ генерал, подполковник Артемьев по вашему приказанию явился.

В дверях стоял Артемьев.

Серпилин поднялся, взял лежавшую на краю стола гармошкой сложенную карту и начал раскладывать ее. Артемьев, подойдя к столу с другой стороны, стал помогать ему.

Таня сидела рядом, но Артемьев не смотрел на нее, хотя, еще когда он стоял в двери, она уже поняла, что он увидел ее.

– Чего вскочила? – покосившись на Таню, спросил Серпилин.

– Мешаю вам. – Таня взяла табуретку и отсела в сторону.

– Поедешь в Сто одиннадцатую, – сказал Серпилин Артемьеву. – НП у них в тринадцать часов переместился вот сюда.

– Кузьмич еще не сообщал, – сказал Артемьев.

– Вам не сообщал, а мне сообщил. Видишь, куда он уже залез? Доносит, что слышит в тылу у немцев звуки боя и планирует на ночь выйти вот сюда. – Серпилин снова показал карандашом. – Рассчитывает в случае успеха к утру соединиться с Шестьдесят второй. Соседи справа и слева от него отстали, видишь, насколько? Но он доносит, что за фланги не боится и будет продолжать продвижение. Что будет продолжать – правильно. А как обеспечены фланги, все же посмотри своими глазами. Первым соединиться с Шестьдесят второй каждому хочется, поэтому допускаю, что излишне рискует. В этом случае настаивай на внесении необходимых по обстановке коррективов. Тактично. Он сам грамотный. Задача ясна?

– Так точно, ясна.