Солдатами не рождаются - Симонов Константин Михайлович. Страница 123

– Что значит правильно? – переспросил Захаров.

– Правильно мы поступили, товарищ член Военного совета. Так я считаю.

– То есть как правильно?

– А что ж, человек в разведку пошел, «языка» взял, мы сначала за это «Звездочку» обещали, но побоялись, что в армии зажмут, и дали что в нашей власти – «За отвагу». Лучше бы, конечно, «Звездочку», но «За отвагу» – медаль тоже хорошая. Так что, я считаю, правильно.

– Опять отклоняешься, – сказал Захаров. – Тебя не про награды спрашивают, а про другое.

– Я считаю, одно с другим связано, – сказал Бережной. – Он за сентябрьские бои одну «За отвагу» получил, за ноябрьские – вторую, теперь – третью. Семь «языков» на его счету. А теперь, значит, после третьей «Отваги», из дивизии по шапке?

– Разрешите задать вопрос полковому комиссару, товарищ член Военного совета, – сказал Бастрюков.

– Задавайте.

– Вас с соответствующим приказом знакомили?

– Знакомили.

– Вам, что ваш боец по национальности немец, когда известно стало?

– А мне это так давно известно, – сказал Бережной, – что я уже и забыл об этом. И считал, что к нему этот приказ уже не относится. Когда человек три «Отваги» получил еще до этого приказа!

– Для точности не три, а две.

– Для точности две. Пойдите попробуйте получите их, эти две «Отваги». Я лично не берусь. Может, вы возьметесь?

– Эй ты, шахтер, попридержи язык! – прикрикнул Захаров на Бережного.

– Меня это мало трогает, товарищ член Военного совета, – спокойно сказал Бастрюков. – Мне суть надо выяснить. А суть, по-моему, ясна. Приказ злостно нарушен. С ведома замполита дивизии.

– Не с ведома, – сорвался Бережной, – а по совету и настоянию, на полную мою ответственность. И не копайте ни под кого другого. Не трудитесь!

– Шахтер! – снова прикрикнул Захаров.

– Извините, товарищ член Военного совета.

– Я доложил все, что мне известно, товарищ член Военного совета. – Бастрюков закрыл лежавшую перед ним папку. – Прошу извинить, но не ожидал, что заместитель командира дивизии по политчасти позволит себе проявить в вашем присутствии такую партийную невоспитанность по отношению ко мне. Надеялся, что хотя бы вы пресечете! Разрешите идти? – И поднялся, стремясь подчеркнуть, что он, человек, выполнивший свой долг, уходит, оставляя его наедине с Бережным, у которого, не то что у него, Бастрюкова, наверное, найдется с членом Военного совета общий язык.

Но Захаров не дал ему такой возможности.

– Останьтесь. Мы с вами еще не закончили.

Он повернулся к Бережному и, прежде чем сказать ему то, что собирался, встал. Бережной тоже встал. Вскочил и Бастрюков.

– Чтобы завтра этого немца в дивизии духа не было, – сказал Захаров, глядя в глаза Бережному. – Об исполнении донесете.

– Ясно.

– И если будут новые случаи нарушения, – пеняйте на себя. А в связи с докладом товарища Бастрюкова изложите в рапорте на мое имя, как вы дошли до жизни такой – приказы нарушать. Рассмотрим ваш рапорт на Военном совете. После окончания боев. Сейчас нет времени заниматься вашими художествами. Только этого нам не хватало… Вы свободны, идите, – резко заключил он и покосился на Бастрюкова.

Тот стоял замкнутый, с неподвижным, окаменевшим лицом. Понимал, конечно, что член Военного совета уже наполовину вывел Бережного из-под удара, и притом так, что не подкопаешься. Понимал и молчал, даже бровью не повел, пока Бережной не скрылся за дверью.

Захаров, сам не садясь и не приглашая садиться, подошел к Бастрюкову.

– Все, что заслуживает внимания в вашем докладе, учту. А вам рекомендую с завтрашнего же дня начать бывать в частях, чтобы не выслушивать от замполитов дивизий того, что сегодня слышали.

– Слушаюсь, товарищ член Военного совета, – сказал Бастрюков. – Но только вы сами знаете, как у нас до сих пор с начальником политотдела складывалось. – Сказал это с видом бедного Макара, на которого все шишки валятся. «Везу воз за всех, – говорило его лицо, – не вылезаю из писанины и черной работы и за это еще получаю упреки!» – Кому-то из нас все же надо и здесь быть.

– Кому-то надо, – сказал Захаров. – Но не вам. Если потребуетесь и не найду, доложат, что Бастрюков в войсках, обещаю, что голову с вас за это не снимем. Завтра буду в Сто одиннадцатой, надеюсь встретить вас там. Вопросы ко мне есть?

И, провожая взглядом Бастрюкова, подумал: «Нет, друг дорогой, я с тобой не примирюсь, буду воевать до конца, как с фрицами. И хорошей характеристики, по принципу „гони зайца дальше“, тебе не подпишу! Или сам загремлю от твоих подкопов, – а ты под меня уже копаешь, больше чем уверен, – или докажу, кто ты есть. Хотя это не так-то просто, потому что не ты один такой!..»

Когда за Бастрюковым закрылась дверь, Захаров позвонил командующему. Батюк уже вернулся. Захаров накинул на плечи бекешу – идти было недалеко – и вышел.

Батюк сидел у себя вдвоем с Серпилиным и пил чай. Несмотря на это мирное занятие, судя по обрывкам фраз, которые, скидывая бекешу, услышал Захаров, разговор шел на полубасах.

– К нашему шалашу, Константин Прокофьевич, – сказал Батюк, увидев входившего Захарова, – чай пьем.

– Ну что ж, если третий не лишний. – Захаров сел к столу.

– Обстановка в целом складывается неплохая. На завтра – посидели с ним – кое-что дополнительно предусмотрели, – кивнул Батюк на Серпилина. – Думаю, днем все же соединимся или на фронте Сто одиннадцатой, или на фронте Сто седьмой.

– Видимо, на фронте Сто одиннадцатой, – сказал Серпилин.

– Когда ты вошел, как раз говорили о Сто одиннадцатой, – сказал Батюк.

– Хочу этого, понимаешь ли, крестьянского вождя с дивизии все же убрать. Тем более рана у него открылась… Причина законная и необидная. Потом тяжелей снимать будет. Ты не в курсе, я тебе расскажу.

– Я в курсе, – сказал Захаров. – У меня Бережной был, докладывал.

– Уже забегали всеми обходными путями, – ревниво сказал Батюк. – Заскулили, зажаловались…

– Почему обходными? С каких пор, если замполит дивизии идет с таким вопросом к члену Военного совета, это обходной путь? – спросил Захаров. Он не давал Батюку наступать себе на ногу, не дал и сейчас.

– Ладно, вернемся к сути дела, – сказал Батюк.

– Вернемся. Кстати, почему ты Кузьмича крестьянским вождем окрестил? Скорей, уж рабоче-крестьянский. В восемнадцатом году в Донбассе первой повстанческой армией командовал…

– Вот именно, – сказал Батюк. – Армией командовал, а до командира дивизии так и не дорос. «Ишь ты», «поди ж ты», «надоть», «мабуть»… Можно подумать, что не с генералом, а со старшиной разговариваешь.

– Вы не совсем правы, Иван Капитонович, – сказал Серпилин. – Я к своей бывшей дивизии, сами понимаете, отношусь ревниво, но командует он ею неплохо – и по результатам скажу, и по настроению, и по телефонным переговорам, в частности с Пикиным. И воюет, надо отдать ему должное, грамотно и, я бы сказал, находчиво, хотя человек своеобразный… Надо к нему привыкнуть.

– А мне времени не отпущено ко всем привыкать. К тебе привык, что ты каждое второе слово поперек, – и на том скажи спасибо. – Батюк усмехнулся.

К Серпилину – это была правда – он действительно привык, даже за последнее время привык не тягать его к себе с докладами, а утром и вечером сам ходил к нему в штаб смотреть обстановку. Привык к целесообразности этого, хотя, если бы месяц назад ему сказали, что он будет делать так, ни за что бы не поверил! Вообще ему повезло – сначала на члена Военного совета, теперь на начальника штаба. Оба были из тех, над которыми не покуражишься. А Батюк, имея дело с такими людьми, незаметно для себя сам делался лучше. Отсутствие сопротивления доводило его до самодурства, а наличие, наоборот, возвращало в рамки здравого смысла, которого он отнюдь не был лишен. Так было и сейчас.

– Хорошо, скажем, не я, а ты решаешь за свою бывшую дивизию, – вдруг обратился он к Серпилину.

– Если я решаю, то до конца операции его не трогаю.

– А если он, при своих ранах, окончательно с катушек?