Солдатами не рождаются - Симонов Константин Михайлович. Страница 128

– В это не вхожу, – отрезал Серпилин, не желая, прибыв в дивизию по поручению командующего, отделять себя от него в дальнейшем официальном разговоре. – Учитывая ваше состояние здоровья, решено с заместителем больше не тянуть, дать вам сегодня же.

– Ну что ж, если, по-вашему, надоть, ваша воля. А то, может, обождете? Я после конца боев свет застить не буду, сам в госпиталь лягу. – В словах Кузьмина слышалась неостывшая, глубокая обида на Батюка.

– Поручено обсудить с вами кандидатуру. Как смотрите на полковника Артемьева?

– Возражений не имею, – сказал Кузьмин и вдруг спросил: – А заместитель как, с перспективой?

«А какая тебе разница, раз ты и так в госпиталь ложишься?» – чуть не вырвалось у Серпилина.

– Пока не думали об этом, – сухо сказал он, – а в принципе – офицер с перспективой.

Но оказалось, что Кузьмин имел в виду не то, о чем подумал Серпилин.

– А я не про принцип. Я про дивизию. В ней готовый комдив имеется – Пикин. Думаешь, ему легко от такой чехарды? Люди через него в комдивы сигают, а он только плечи подставляет.

«Так вот, оказывается, о ком ты хлопочешь!» – с теплым чувством в душе подумал Серпилин. И сказал вслух, что с высокой оценкой Пикина согласен, но дальнейших перспектив не знает. Пока – бои. И надо надеяться, что до конца боев все в дивизии будут живы-здоровы и на своих местах.

– Да. Пока бои… живы… здоровы… – задумчиво сказал Кузьмич.

Сказал и вопросительно посмотрел на Серпилина.

Разговор, из-за которого отошли сюда, в сторону от Цветкова и его стереотрубы, был закончен – можно возвращаться.

Цветков присел на битый кирпич, скинул варежки и, положив на планшет карту, делал на ней пометки красным карандашом. Телефонист стоял рядом и держал трубку – обе руки у командира полка были заняты.

– Ясно… Понял… – быстро говорил Цветков в трубку. – Ясно… Понял. Действуйте. Сейчас к вам приду. – Он увидел подошедших Серпилина и Кузьмича, поднялся.

– Как дела, Виктор Павлович? – спросил Серпилин.

– Еще немного продвинулись, – сдержанно сказал Цветков, хотя по лицу его чувствовалось, что дела идут хорошо, даже очень хорошо, но это у него была старая привычка: прежде чем дело не кончено и донесения не проверены лично, с докладами не спешить.

– А все же как? Рассчитываете первым соединиться? – спросил Серпилин.

Вопрос был прямой. Но Цветков замялся: слишком уж не любил говорить о чем-нибудь наперед.

– Мало на что он рассчитывает, – сказал Кузьмич раньше, чем Цветков собрался ответить. – У него сосед тоже насчет этого умом раскидывает. Такой армянин самолюбивый – своего не отдаст!

По его голосу чувствовалось, что он поддразнивает Цветкова, но Цветков одинаково не признавал шуток ни когда дела шли плохо, ни когда шли хорошо. Он поморщился, словно ему пощекотали в носу, и попросил разрешения уйти в первый батальон, поскольку этого требует сложившаяся обстановка.

– Ладно врать-то, – сказал Серпилин. – Скажи откровенно: не любишь, когда у тебя начальство трется, и никогда не любил. Вот и хочешь скрыться от нас в батальон. Поэтому у тебя и обстановка там вдруг так сложилась, что ты потребовался.

Цветков стоял и молчал. Не умел попадать в тон начальству, когда оно шутило. Тяготился и ждал ответа по существу, который должен был дать не Серпилин, а командир дивизии.

– Что ж, топай, раз те приспичило, – сказал Кузьмич, – ты командир полка, тебе видней.

– Товарищ начальник штаба армии, разрешите выполнять приказание командира дивизии? – Цветков чуть-чуть, на несколько градусов повернулся к Серпилину и напряженно, даже строго поглядел ему прямо в глаза.

– Выполняйте. – Серпилин проводил взглядом Цветкова и сказал Кузьмичу:

– Отправили его документы на присвоение звания полковника. Ждем. Дальнейшее зависит не от нас. – И вдруг, вспомнив, добавил: – А у себя вчера очередные звания присвоили двум вашим комбатам – Хлынову и Синцову. Этот уже после меня в дивизию пришел. Но когда ставил подпись, смотрю – фамилия и инициалы знакомы по другим временам. Затребовал личное дело, и оказалось – мой, воскресший из мертвых! В сорок первом из окружения выходили. При случае передайте привет.

– Это комбат неплохой, – сказал Кузьмич, – из числа сильных.

– А в сорок первом вначале был телок телком, – усмехнулся Серпилин. – Я, пожалуй, поеду. В штаб дивизии не думаете возвращаться? Поберегли бы здоровье, чтобы тот вопрос, который сегодня закрыли, опять сам собой не открылся.

– Ну что ж, все под богом ходим, – сказал Кузьмич, – судьба моя ретивая, но я люблю ей ходить наперерез. Разрешите вас проводить и остаться.

Серпилин знал, что не дать проводить себя до машины все равно не удастся, и поэтому не стал спорить, когда Кузьмич пошел с ним к машине, стоявшей невдалеке под прикрытием других развалин.

Залп шестиствольных минометов застал их, едва вышли на открытое место. Две мины разорвались слитно и так близко, что оба едва успели упасть на землю. Две, а за ними сразу еще три, оборвав новым грохотом жужжание летевших над головой осколков.

– Цел? – спросил Серпилин лежавшего рядом Кузьмина.

– Живой.

Они не вставали, потому что ждали шестого, запоздавшего разрыва. Но разрывов больше не было.

– Встаем, что ли? – Кузьмич переждал еще с полминуты. – Теперь навряд ли ударят.

Серпилин встал и, отряхивая полушубок, сказал ненатурально спокойным голосом:

– Отвык за последнее время. – И, услышав свой голос, усмехнулся. Усмехнулся тоже ненатурально, через силу, потому что чувство пережитого страха еще не прошло.

От наблюдательного пункта к ним бежал перепуганный адъютант.

– Товарищ генерал, не задело? – обратился он к Кузьмичу и потом с теми же словами – к Серпилину: – Не задело, товарищ генерал?

– Не задело, – сказал Кузьмин, – зря немцы из последнего тратились. Лях их знает, когда и по каким целям бьют! Напоминают о своем существовании…

– Да, – вдруг сказал Серпилин, случайно поглядев в сторону и увидев всего в трех метрах от них торчавший изо льда хвост стабилизатора неразорвавшейся мины. – Вот она, шестая. Наша с вами несостоявшаяся братская могила.

Кузьмич посмотрел на мину и ничего не ответил. Он стоял рядом и тревожно наступал на ногу, пробовал ее там, внутри валенка.

– Что? – спросил Серпилин.

– Разбередил малость, когда падал, – поморщился Кузьмич, – поторопил фриц.

– Поехал. Не провожайте. Пусть ваш адъютант проводит, – решительно сказал Серпилин, пожал руку Кузьмичу и, не поворачиваясь, пошел к своей «эмке».

– А мы с Ченцовым было подумали, убило вас, – сказал ординарец Птицын, когда Серпилин подошел к машине.

«Неужели и меня так же от страха перекосило?» – поглядев на него, подумал Серпилин и полез в машину.

Шофер, ничего не говоря, нажал стартер. Каждый переживал по-своему; этот спешил уехать.

– Смотрим, дым растаял, а вы не встаете, – сказал Птицын. – Уже побежали было, а вы поднялись, мы и не подошли.

– Ну и правильно, – сказал Серпилин.

– Не пущу вас больше одного ходить, – сказал Птицын. По лицу его было все еще видно, как он перепугался.

Отъехав полкилометра, увидели шедшую навстречу «эмку». «Эмка» остановилась, и из нее вылез Бережной.

– Здравия желаю, товарищ генерал! – сказал Бережной. – Спешил, думал вас в полку нагнать. Пикин, черт его дери, не сразу сказал мне. Можно вас обнять?

– Ты что, меня за девицу считаешь? – улыбнулся Серпилин.

– А их-то я сроду не спрашивал, – сказал Бережной, уже обнимаясь с ним.

Потом, отпустив и понизив голос, спросил:

– Федор Федорович, можешь сказать на откровенность, ради чего приехал? Отстранять его или оставлять?

– Не понял вашего вопроса, товарищ полковой комиссар, – сказал Серпилин громко и строго, и только в уголках его прищурившихся глаз была видна усмешка, менявшая смысл ответа.

– То есть могу считать, что такого вопроса больше нет? Правильно понял?

– Вы правильно меня поняли, товарищ полковой комиссар, – подтвердил Серпилин и добавил: – Прощай, Матвей Ильич, еду. Времени совершенно нет.