Так называемая личная жизнь (Из записок Лопатина) - Симонов Константин Михайлович. Страница 30

– А я думала – вы убиты, – сказала она, когда он поднял голову. – Извините.

Лопатин поднялся, и они, озираясь так, словно могли заранее увидеть летящий снаряд, подошли к опрокинутой бричке. Лошадь, у которой была оторвана нога и распорот живот, лежала на дороге, слабо и жалостно подрагивая ногами, культей оторванной – тогда Лопатин достал из кобуры наган, обошел лошадь и выстрелил ей в голову.

Девушка вздрогнув от выстрела, поглядела на затихшую лошадь, вздохнула, подняла с дороги санитарную сумку, отерла ее полой шинели и стала озабоченно шарить внутри.

– Не побился, – обрадованно сказала она, вынимая из сумки пузырек и встряхивая его. – А я боялась – побился.

– А что это? – спросил Лопатин.

– Мыльный спирт. В Одессе, в аптеке достала. Для волос, а то никак не промоешь.

– Пошли, – сказал Лопатин.

– Давайте пулеметы возьмем, – сказала девушка.

Он забыл, а она помнила.

Вывалившиеся из брички пулеметы лежали тут же, среди разбросанного на дороге сена.

Девушка взвалила себе на плечо один. Лопатин взялся за другой, но ему мешала левашовская шинель.

– А вы наденьте на себя вторую шинель, – посоветовала девушка.

Лопатин натянул левашовскую шинель поверх своей, поднял и взвалил на плечо пулемет.

До посадок оставалось метров двести открытого места.

– По нашему батальону бьют, – сказала девушка, посмотрев в ту сторону.

У Лопатина знакомо засосало под ложечкой – дымы разрывов поднимались там, где через считанные минуты предстояло очутиться им обоим.

Перед тем как по всему фронту загремела немецкая артиллерия, Ковтун и Левашов сидели в посадках у наблюдательного пункта и, свесив ноги в окоп, завтракали чем бог послал: черствым хлебом, вареными яйцами и взятой с собой брынзой. Большего у командира второго батальона Слепова бог и не мог послать.

Командир и комиссар полка были довольны друг другом и первым, вместе проведенным боем. Бой сложился удачно, румынский «язык» был отрезан за час с небольшим и почти без потерь. Левашов сам ходил в атаку и испытывал теперь счастливую усталость.

Осмотрительный Ковтун сразу же после боя приказал артиллеристам подготовить данные для заградительного огня перед новой линией переднего края и послал начальника штаба к соседям, в морской полк, лично проверить стык с ними. Лишь после этого он сел завтракать; но зато теперь ел в свое удовольствие, с хрустом круша горбушку.

– Чудное дело – атака, – говорил Левашов, тыча яйцо в соль, горкой насыпанную на газету. – Всего ничего и пробежишь, а топаешь обратно – в ногах чугун, словно кругом света шел. У тебя так бывает?

– Я в атаки с гражданской не ходил, – честно признался Ковтун.

– Что-то сейчас Мурадов делает?.. – Левашов дожевал яйцо и стряхнул скорлупу с колен. – Жив или нет, как ты думаешь?

– Жив, – уверенно сказал Ковтун, не потому, что был уверен в этом, а потому, что сегодня вообще хорошо шли дела. – Не всем же умирать. Будут и такие, что войну и начали и кончат.

– В этом году навряд ли их разобьем, – сказал Левашов. – Даже если прямо с завтрашнего дня начать обратно на них наступать, как они на нас, и то клади три месяца до границы.

Ковтун, ничего не ответив, показал на лежавшую рядом с Левашовым флягу.

– Осталась вода?

– Есть немного.

Ковтун отвинтил пробку, сделал три мелких глотка и снова завинтил ее.

– Мурадов так говорил, – сказал Левашов, возвращаясь в мыслях к бывшему командиру полка. – Насчет воды у нас в Одессе – только станковые пулеметы досыта пьют!

– Забыл свою флягу, – виновато сказал Ковтун.

– Нашел о чем беспокоиться!

– А я не беспокоюсь, – сказал Ковтун. – Я беспокоюсь – почему тихо?

– Вот тебе и тихо, – оживленно и даже весело воскликнул Левашов, когда над их головами провизжал первый снаряд.

Но прошло еще несколько минут, и веселое настроение, с которым Левашов встретил свист первых снарядов, исчезло. К артиллерии прибавились минометы, огонь все разрастался, появились первые убитые и раненые.

– Погоди, не слышу! – кричал в трубку телефонист, беспомощно оглядываясь на Ковтуна.

Ковтун взял трубку сам, но снаряды продолжали рваться без перерыва. В короткую паузу он услышал голос Ефимова, спрашивавшего, надежно ли закрепились на отбитых у румын позициях и как дела в правофланговом батальоне, по которому артиллерия молотит с особенной силой.

– Вижу это отсюда! – кричал в трубку Ефимов. Очевидно, он был уже не в штабе дивизии, а у соседей.

– Сейчас сам пойду туда! – крикнул Ковтун, но ответа не услышал, связь прервалась.

– Подожди! – перекрикивая разрывы, тряхнул его за плечо Левашов. – Ничего там не сделается, в третьем батальоне! Там Мальцев, мужик надежный.

– Надежный или ненадежный, а раз сказал комдиву, что иду, надо идти, – сказал Ковтун и, нахлобучив фуражку, пошел по окопу.

Ковтун ушел. Прошло пятнадцать, двадцать, тридцать минут, а огонь все продолжался. За желтыми пригорками переднего края с полной нагрузкой работало несколько десятков орудий и минометов.

«Откуда-то поднатащили», – подумал Левашов и, по вновь заработавшему телефону соединившись со Слеповым, спросил, готов ли тот к контратаке румын.

– Мы всегда готовы, – густым, спокойным басом сказал Слепов. – Комдив по телефону командира полка ищет. Он не у вас?

– Пошел в третий батальон, – сказал Левашов.

– У меня все, – сказал Слепов. – Да, товарищ комиссар!

– Что? – спросил Левашов, собиравшийся положить трубку.

– Корреспондент к вам пошел от меня со связным. Не дошел еще?

– На кой он мне черт здесь? Не мог задержать у себя, пока обстрел?

– Он сослался, что вы приказали, чтоб он к вам шел.

– Ерунда, – сказал Левашов.

– А я поверил, – сказал Слепов. – У меня все.

– Ну, все так все, – сердито сказал Левашов и положил трубку. – Нате, здрасьте, – повернулся он к Лопатину, мешком свалившемуся в окоп. – Вас тут не хватало!

У измазанного в грязи и одетого в две шинели Лопатина был довольно нелепый вид.

– Не знаю, как и величать вас, – рассмеялся Левашов, глядя на два шинельных воротника с разными петлицами. И, только сказав это, понял, что надетая сверху шинель была его собственная.