Жажда всевластия - Синицын Станислав. Страница 7

В остальном — обычный начальствующий субъект, с которым при хорошей работе вполне можно ужиться.

Прохожу в центральные корпуса, здесь всегда ставят лучшую технику, но плохо ремонтируют стены в коридорах. Местопребывание начальства — дело другое. Оно мало чем отличается от бункера: метрах в десяти книзу от уровня земли выстроены роскошные трехуровневые апартаменты. Не знаю, можно ли в них пережить ядерную войну, но террористам и шпионам добраться сюда будет чрезвычайно трудно.

Контрольный пост в кабинете директора оформлен в виде сказочного металлического дерева, оплетающего ветвями лутку. Ветви почти не шевелятся, но по тревоге могут спеленать входящего или качественно перегородить выход.

— А... Круглый, проходи, садись. — Среди редких недостатков Главного числится привычка именовать всех кличками, реже именами и не подавать руки абсолютно никому.

Кабинет у него, подлеца, шикарный! Без особой толкотни здесь разместятся полсотни человек. Пол залит полупрозрачным черным пластиком, так что кажется, будто идешь по черному туману. По стенам — аквариумы в рост человека. Их тогда оторвали, или обменяли, или купили по бартеру у космонавтов — идеально сбалансированная экология. Рыбки жрут водоросли, исправно размножаются и умирают. Водоросли растут ровно в том количестве, что им позволяют рыбки и освещение. Породы рыбок — самые разнообразные, есть даже разъевшийся почти до невероятных размеров карась. Все прекрасно и замечательно, вот только в одном аквариуме год назад что-то нарушилось, и сейчас там лунный ландшафт. Аристарх велел все оставить как есть: держать перед глазами напоминание о бренности мира и близости неудачи полезно для любого начальства.

Потолок — звездное небо, которое вертится раза в три быстрее, чем настоящее. Вдобавок звезды не соблюдают стройного порядка созвездий, а собираются посплетничать то в одном, то в другом углу. Бывает, что выстраиваются в шуточную фразу, один раз даже образовался анекдот. Но нам особо некогда разглядывать этот аттракцион.

Большой стол тоже весьма примечателен: эдакий спрут, голова которого — обычный письменный деревянный предмет мебели, классика канцелярии под зеленой лампой. Щупальца спрута — три нитки маленьких столиков, напичканных электроникой. Столики легковесные, пластиковые, со стеклянистым отливом, постоянно сдвигаются, и порой непонятно кто где должен сидеть. Я навечно забил за собой крайний левый столик с тусклой синей подсветкой.

Только успеваю на него приземлиться — начинают входить остальные. Безопасник всегда входит без стука и располагается сзади. С ним мало кто говорит, и обращаются не по имени, а в третьем лице.

— Охрана! — Директор почти выкрикивает это слово, остальные говорят глухо. Этого достаточно. Он услышит, поймет и не обидится. Незаметный человек на важной работе, но хочется всем, чтобы был он еще незаметней: вообще о нем бы не говорили, в глаза б его не смотрели. Не получается.

Он смог удержаться на этом посту почти так же долго, как и Главный, а это достаточная характеристика.

Сразу за ним залетает группа узловиков: Плата-Татьяна, Процессор-Алан и Провод-Андрей. Узловики самые шумные люди в институте. Они чаще всего хлопают в ладоши, вскакивают с мест, кричат «Йес!!!», хоть за это на них косо смотрят, и в припадке радости обстукивают соседские спины. Они всегда одеты по самой бесшабашной моде, в их костюмах что-то пиликает, загорается, ткань меняет цвет и покрой, из карманов выползают электронные змеюки, богомолы и твари, которых еще не успела создать природа. Охрана вечно наезжает на них по поводу увода информации из охраняемой зоны в носимых компьютерах, а они оправдываются тем, что были немного под хмельком. Узловики кажутся осколком той радостной, хакерско-романтической эпохи, еще до Гонки, когда компьютеры казались навечно обреченными быть глупее человека.

Их можно понять: если брать по количеству открытий и изобретений — они абсолютные чемпионы по институту. Они чаще всего что-то рационализируют, патентуют, кричат о своих достижениях. Они, конечно, много переваривают и осваивают, но сами не отстают от других; много просто врут публике — но эту дезу всегда одобряет Главный.

Сейчас у них за главную высокая и худая, как подиумная модель, Татьяна, но еще месяц назад главным был Алан, а год назад таковым числился Андрей. Это последствия постоянных смен декораций: неудачи сменяются головокружительными успехами, успехи трещат под угрозой разоблачения, потом опять следуют новые успехи, и такой калейдоскоп продолжается уже несколько лет. Привели такие перманентные карьерные потрясения к странным последствиям: в отделе установились очень теплые отношения, все знают, что в любой момент можно будет подняться по служебной лестнице — и это зависит только от результатов твоей работы. Дескать, к чему жалеть о проигранном, если сейчас сам будешь тасовать колоду? Иногда я им немного завидую.

Потом заходит группа нейробиологов: Симченко, Оковцев-Скрижаль и Петя Лукченко, самый молодой из высшего звена. Вообще-то они, кроме человеческих мозгов, еще занимаются психологией, и на этой почве у них развилась необыкновенная мрачность. Они первые, кто испытывает новые программы, первые, кто делает следующий шаг к окончательному пониманию наших серых клеточек, они — зрачки человечества, смотрящегося в зеркало. А когда больше других знаешь о природе разума — немудрено стать ипохондриком или мизантропом.

Оковцев заработал свою кличку за один из первых натурных экспериментов отдела. Пришла к ним какая-то молоденькая стажерка, студентка-дипломница. Эта теплая компания прогнала ее через все имевшиеся тесты, анализы, слабые еще процедуры сканирования и тому подобные штучки. Составили приблизительную модель ее личности. Под видом какого-то архиважного исследования стакнулись с безопасниками и установили за ней слежку по институту. После чего весь отдел предсказывал ее поведение в самых разнообразных ситуациях, которые немедленно ей и устраивались. Сообщат, к примеру, ей о служебном несоответствии, а потом угадывают, сразу она заплачет или через три минуты? И платочек носовой подают именно тогда, когда надо. Потом, правда, извиняются и говорят, что ошибка вышла. Стакан с соком на юбочку уронят, а вежливые слова, которыми она мужиков косоруких крыть будет, уже на бумажечке записаны. И бумажечку ей тут же показывают. Как бы невзначай. Процент предсказаний у них был достаточно высокий, так что денька через три стажерка не знала, читают ли ее мысли или она просто сошла с ума.

Естественно, это всплыло, но так как эксперимент-то блестяще удался, принес пользу, Оковцева не выперли, а всего лишь пропесочили. Он же, отдуваясь перед Главным, в ответ возьми да и ляпни:

— Если я пишу скрижали — имею право записать туда все что угодно.

За эту фразу он лишился части зарплаты, были у него какие-то мелкие кадровые неприятности, но иначе как Скрижалью его за глаза теперь никто не зовет.

Группа внешних контактов входит молчаливо, солидно, даже как-то хмуро. Торговец, Шпион, Снабженец. Клички в этой группе устоялись еще покрепче, чем псевдонимы Римских Пап. Имя должности подавляет имя человека. И кто бы ни занял место шпиона — его почти всегда будут звать Шпионом. Почти как Охрану, только без тихого зубовного скрежета. Специфика работы, так сказать. Конспирация от коллег у них поставлена хорошо — о делах Шпиона и Снабженца рассказывают не меньше баек, чем об узловиках, но нет почти никакой возможности понять, что там ложь, а что правда.

Математический отдел, софтовский, вваливается предпоследним. На оперативке их тоже трое, и они самые склочные здесь люди. Они единственные, кто позволяет себе перебранки прямо в директорском кабинете. Особо заметен Подсиженцев, ему никто не присваивает клички, фамилия говорящая. Этот обтянутый кожей скелет, увенчанный абсолютно лысым черепом, таит в себе неисчерпаемые запасы черной желчи и может изливать их на окружающих не хуже пожарной машины. Степченко, их начальник, и Наташа Спиридонова — первый зам, не просто не любят друг друга, а ненавидят на пределе возможного. То есть если бы ненавидели больше, то они просто дрались бы на заседаниях, и их попросили бы с рабочих мест за малую производительность труда.