Сапфировая скрижаль - Синуэ Жильбер. Страница 66

— Лично мне кажется, что есть необратимые деяния. И то, что я совершил, — из их числа.

— Значит, вы лучше Петра? И что, по-вашему, ему следовало делать после того, как он трижды предал Учителя своего до того, как прокричал петух? Скрыться? Уйти в себя? До самой смерти посыпать себе голову пеплом?

— Вы не понимаете! Я убил человека!

— Но не нарочно же! А в рамках самообороны! — Сама того не замечая, она кричала громче Варгаса: — Откуда у вас эта потребность к постоянному самобичеванию? Желание спрятаться в раковину под предлогом, что препятствие кажется вам непреодолимым?

— Что вы такое говорите?

— Правду! В глубине души вы отлично понимаете, что, прикончив этого человека, вы вовсе не совершили хладнокровного убийства! Но все равно усиленно стараетесь убедить себя в обратном!

Она спохватилась, что ее несколько занесло в стремлении любой ценой вытащить его из унылого состояния, и он может воспринять ее поведение как жестокость.

— Простите… Я не хотела причинить вам боль. Я…

— Нет, не извиняйтесь. В ваших словах есть доля истины.

Из университетского сада доносились голоса студентов.

— Что вы хотите? — продолжил он. — Должно быть, мне не хватает смирения, и возможно, я больше не верю в счастье.

Мануэла слегка нахмурилась:

— Странно, что вы это сказали. Мне было лет пятнадцать или шестнадцать, когда я спросила у отца, что такое счастье. И знаете, что он мне ответил? «Нужно хранить в памяти наши мечты с таким же упорством, как моряк смотрит на звезды. А потом каждое мгновение жизни стараться делать все возможное для их осуществления. Потому что нет ничего хуже, чем сдаваться».

— Интересно, но неточно.

— Почему?

— Потому что бывают мгновения, когда отказ от чего-то является самым большим доказательством любви.

— Должно быть, вы поэтому вступили в орден? Сдались?

— Ошибаетесь, — не глядя на нее возразил он. — Я это сделал из любви к Богу, ведомый лишь верой в Него. Вдохновленный Его жизнью, смертью и воскресением. — Он старался говорить как можно убедительней, но отчетливо понимал, что нисколько ее не убедил. — Ладно, коль уж вы вроде бы сомневаетесь, объясните мне, по какой такой причине, кроме веры, я решил уйти в монастырь?

Мануэла ответила не сразу. Она вспомнила ту сцену в Касересе, у фонтана, когда она насела на Варгаса, вынудив его отступить за последнюю линию обороны. Она всегда знала силу слов и как сильно можно ранить словом, но никогда прежде не понимала этого так отчетливо.

— Я вам верю, — ласково проговорила она. — Вам незачем мне доказывать что бы то ни было.

— Что… Что вы сказали?

Мануэла повторила.

Рафаэль в полной растерянности недоверчиво смотрел на нее, пытаясь найти в ее словах какой-то подвох. Должно быть, ее очевидная искренность его успокоила, потому что напряженность, в которой он пребывал все это время, вдруг исчезла.

Неуклонно движущееся по небосклону солнце достигло своими лучами того места, где они сидели. На лбу Варгаса выступил пот, влажные губы напоминали созревшую ягоду.

Мануэла встала. Жара становилась невыносимой.

— Пойдемте поищем наших друзей, — неуверенно предложила она. — Может, они что-нибудь нашли.

— Торопиться незачем. Ничего они не нашли. Я знаю, кто такой «изверг».

— Знаете?

— Там, в часовне, предаваясь размышлениям, я случайно глянул на статую святого Иакова, и мои мысли плавно перешли на апостолов, их миссию, их служение. Я думал о тех препятствиях, которые им пришлось преодолеть. Спрашивал себя, почему Господь наш избирает тех, а не других?

Почему Петр? Почему Иоанн? Почему мы? Да-да, я сказал «мы». Потому что разве не указал Всевышний на нас Своим перстом? И тут-то я и понял, кто скрывается за этим «извергом». — Он помолчал, глядя в небо. — Так назвал себя Павел в Послании Коринфянам: «Потом явился Иакову, также всем Апостолам; а после всех явился и мне, как (некоему) извергу». Таким образом Павел дает понять, что он самый ничтожный из апостолов. Самый незначительный. Одним словом — изверг. И еще одно: прежде чем стать последователем Христа, Павел был торговцем шерстью.

— Блестяще! — Она изобразила аплодисменты.

— Это не все. Поскольку Баруэль навел нас на апостолов, то я подумал, что очень вероятно фраза целое стоит не больше раба имеет отношение к другому ученику Христа. А раз так, то речь может идти только об Иуде. По двум причинам. Первая: раб стоил тридцать шекелей, или сто двадцать денье. Отсюда легко улавливается связь с этой цитатой: «Что вы дадите мне, и я вам предам Его? Они предложили ему тридцать сребреников». А вторая еще более точная: «Так как напоминает того, кто, когда низринулся, расселось чрево его и выпали все внутренности его». Это из Деяний Апостолов, описание самоубийства Иуды.

— И какой вывод?

— А вот вывода пока нет, — огорченно сказал Варгас.

— То есть мы по-прежнему не уверены, что нужный нам город — Бургос.

— А почему мы должны сомневаться? Ведь вы же нам сказали.

Она опасливо глянула на него:

— Вы мне верите?

— Конечно, — ни секунды не колеблясь ответил он. — И у меня есть предчувствие, что Павел с Иудой подтвердят мою уверенность.

— Ваши слова, да Богу в уши! Пошли разыщем остальных.

Она направилась к выходу, но ее остановил голос Варгаса.

— Подождите!

Мануэла обернулась, вопросительно глядя на него.

— Я вам солгал… Я верю в Господа нашего Иисуса Христа, в страсти Христовы и воскресение, в то, что миссия моя — утверждать истинность этого, но в орден я вступил не только поэтому, а отчасти и потому, что сдался.

— Павел и Иуда, — размышлял вслух Сарраг. — Павел, Мария и Иуда. Блестящая догадка, фра Варгас, признаю. Но она не больно-то помогла нам продвинуться.

— Какое несправедливое замечание, шейх Сарраг! — возмутился Эзра. — То, что он узнал, — чрезвычайно важно. Так что не язвите, а давайте-ка лучше подумаем как следует, с учетом новых обстоятельств. Баруэль дал нам очень точное описание этого таинственного персонажа, этого «изверга», у которого множество имен и в то же время одно. Этого Павла-Марии-Иуды. — Раввин принялся загибать искривленные артритом пальцы: — Во-первых, он сравнивает его с драконом и дьяволом. Во-вторых, он называет его окаянным, то есть, возможно, считает его убийцей. В-третьих, он сравнивает его с Иудой, то есть предателем.

— Мрачный тип, — заметила Мануэла. — Самое малое, что можно сказать: Баруэль был о нем не очень высокого мнения.

— Убийца, — пробормотал Сарраг. — Но кто был жертвой? Предатель. Но кого он предал?

Эзра вдруг начал тереть лоб.

— Что с вами, ребе? — всполошилась Мануэла, кинувшись к нему.

— Соломон… — пробормотал Эзра. — Соломон ха-Леви.

— Что он там бормочет? — спросил Сарраг.

— Палач Бургоса.

— Объясните нам, — попросил Варгас.

— Около ста лет назад, в разгар кампании по обращению всех и вся в христианство, некий раввин по имени Соломон ха-Леви тоже принял веру Христа. Сам по себе поступок не оригинален, только вот потом этот выкрест стал священником и с таким рвением начал преследовать и истреблять своих бывших братьев по вере, что был возведен в сан епископа и через какое-то время стал епископом Бургоса, его родного города. Потом он стал членом Совета регентов Кастилии, и его расправы с марранами и евреями, оставшимися верными вере отцов, по своей жестокости не сравнимы ни с чем. Позже на должности епископа его сменил сын, а он сам, вместе с другими представителями от Испании, принимал участие в работе Базельского собора и был инициатором самых жестких антииудейских декретов. Перейдя в христианство, Соломон ха-Леви сменил имя. Он стал зваться… — Эзра затаил дыхание, словно ему было невыносимо произносить это вслух. — Пабло де Санта-Мария.

— Точно, — подтвердил Варгас. — Это наверняка тот, кто нам нужен. В его имени есть Павел, он же Савл — изверг, торговец шерстью, и наложница Пророка Мария. То есть много имен и в то же время одно. То, что он уроженец Бургоса и предал иудаизм, указывает, что сеньора сказала правду. Наш следующий пункт назначения — Бургос.