Жемчуг перед свиньями - Синьяк Пьер. Страница 5

Ромуальд очнулся от задумчивости и тут только заметил стадо овец и коз, которое паслось во дворе и объедало траву, его траву. Белокурая девушка сидела на траве и вязала свитер. Высоко задравшиеся юбки обнажали ее белые, мясистые, здоровые, просто великолепные ляжки. Молодая особа оторвалась от вязания и с удивлением остановила взор своих голубых глаз на Ромуальде. Фотограф сразу же приметил во взгляде пастушки особый чарующий блеск. Он почувствовал, как сильно дрогнуло его сердце – и слегка шевельнулось под ширинкой, – как только он понял, что девушка хорошо на удивление, очаровательно прекрасна той диковатой красотой, которая присуща нашим деревенским девушкам.

«Надо же, уж не Ромуальд ли Мюзарден явился? – подумала пастушка Ирен. – Чутье мне правильно подсказало пригнать стадо сюда и подождать…»

Она встала, заботливо показав свой зад – своенравный, игривый, располагающий к себе и в меру упитанный – горожанину, смешавшемуся среди трав – щеки порозовели, смущенный взгляд. Она положила вязание на землю, шуганула трех коз и, улыбаясь как звезда телеэкрана – еще в совсем юные годы она умудрилась перенять улыбку у обольстительных парижских красавиц – направилась, покачивая бедрами, к Мюзардену.

– Что вам угодно, мсье? – спросила пастушка.

– Я, гм, – замялся сразу поглупевший Ромуальд, вдыхая здоровый запах полей, какого не купишь в Париже, исходивший от божественного создания. – Я, гм, да. Я Рому…, Роро…, Рому…

– Ромуальд Мюзарден, держу пари? – улыбнулась Ирен, показав свои прекрасные зубы.

– Да, это в самом деле я.

А Париже ему никогда не доводилось видеть ничего более возбуждающего, а главное, более здорового и аппетитного, абсолютно ничего поддельного не было в этой редкостной, потрясающей девице, крупной и хорошо сложенной, от которой пахло полевыми травами после дождя и свежим конским навозом еще в пятнадцати с гаком шагах, и которая плевать хотела на все институты красоты; настоящая крестьянка из тех, каких больше почти совсем не встретишь, а если и встретишь, то в редких, затерянных уголках Франции, в стороне от оживленных магистралей, вдали от больших дорог.

Ирен провела рукой по своим длинным белокурым волосам, пряди которых падали ей на плечи словно колосья хлеба под ласковым ветерком. Ни грамма косметики не было на ее прекрасном лице, словом, она была из числа тех обитательниц полей и лесов, которые надевают нижнее белье только с наступлением январских морозов.

– Я приехал, гм, взглянуть на замок своих предков, – улыбнулся Ромуальд.

Он произнес «прэ-эдкоф», красиво поведя подбородком, к нему понемногу возвращалась уверенность в себе. Он оценивающе, но не нагло оглядел плутовку:

– А что… а вы кто же будете?

Он показал рукой на овец и коз, которые перестали жевать и уставились на него.

– Эти очаровательные животные ваши?

– Да. Я пасу стадо нашего мэра, Габриэля Фроссинета. Меня зовут Ирен. Ирен де Везуль (она произнесла Взуль, как написано ниже). Де Взуль. Такая вот у меня фамилия, а все потому, что я сирота, и нашли меня вот уже как двадцать один год на вокзале в Везуле. Меня отдали под опеку мсье Фроссинету, вот я и пасу его стадо…

Фроссинет… Фроссинет. Ромуальд порылся у себя в памяти. Ах, да, еще одна сволочная семейка, богатые фермеры, у них денег куры не клюют, не амбары, а целые склады всякого добра, богатеи, а ему завидовали, хотя и был он нищим, мечтали о такой же частичке «де» перед фамилией, о голубой крови; люди, которым их собственные свиньи могли бы дать урок чистоплотности: уважаемые люди, перед которыми снимали шляпу на всех собраниях фермеров в районе, но которые по-прежнему устраивали уборные в глубине сада и со шведским презрением относились к тем немногом ненормальным и округе, кто обзаводился ванными м туалетами у себя в доме.

– Хотите, я пойду вместе о вами осмотреть замок? – любезно предложила девушка. – А то там все полы в дырах. Сплошные ловушки. Там опсоно. Того и гляди свалишься куда-нибудь.

– С удовольствием, мне…

Она повела рукой словно хотела взять его за руку. Он стоял вплотную к ней. У него было впечетление, будто он идет где-то в середине июня по цветущему клеверному полю. Хотелось поскорее очутиться о ней в каком-нибудь укромном уголке замка, прижать ее изо всех сил к себе. Мысленно он уже гладил свомми пылающими руками ее бедра.

– Пойдемте туда сразу же, да, срезу же туда… – сказал он.

Она уже двинулась к обветшавшему крыльцу замка. Он посмотрел, как она играет бедрами, зад низковат, но не слишком, посмотрел на ее округлые белые икры, на босые ноги в траве. И поспешил вслед за ней, мысленно готовый открыть бал, радостная флейта уже эапела, готовая сыграть все румбы мира.

Мальчишки и мужики так и замерли на мосту, вытаращив глаза и затаив дыхание.

– Ну, с этим Ромуальдом дело решенное! – расхохотался жандарм. – Попал в лапы Ирен! Лопух! По правде говоря, лучше бы он и не возвращался в Кьефрен.

Во время долгого путешествия по совершенно необитаемому жилищу – казалось, что обосновавшиеся в его стенах крысы, летучие мыши, змеи, мокрицы, ночные и дневные пауки и допускать никого туда не желают – огромные пустые залы с гибельными сквоэняками, длиннющие темные коридоры, где, так сказать, никогда не стихала мало вдохновляющая музыка ветра, комнаты с проваливающимися полами, камины, забитые камнями и высохшими трупами сов, кое-какая мебель, совершенно распотрошенная, остатки рыцарских доспехов, несколько продырявленных картин предков (дыры вместо глаз, поскольку это все были портреты), – так вот, во время посещения замка Ромуальд раз пять норовил облапить ее, повалить на пол, раз даже чуть было не полетев с лестницы в северном донжоне. Плевать я на тебя хотела! Дуреху такое, вроде, не привлекало. Она мило шлепнула его по щеке, сопроводив пощечину многообещающей улыбкой типа «только после свадьбы».

Закончив осмотр огромного, разваливающегося на куски здания, они остановились на подъемном мосту, и она спросила, не подавая вида, что это ее волнует, не собирается ли он зайти к нотариусу «потолковать о делах». И тогда он хоть и не со всей ясностью, но уловил во взгляде пастушки огонек вожделения и расчета, не имеющих ничего общего с деревенской простотой. Стало быть, никуда не выезжая из своей дыры, девица эта была просвещена в делах не меньше городских. Вот оно, разлагающее влияние телевизионных дебатов!

– Я так надеюсь, Ромуальд, что мы с вами еще встретимся, – сказала шутница, положив свои пухлые и нежные как сдобные булочки руки на плечи фотографу, потом красивыми пальцами поправила ему узел (увы, только бабочки, а для нижнего этажа оставались только надежды).

– Конечно же, Ирен, мне бы так хотелось познакомиться с вамм поближе… А вам здесь не скучно, с вашимм козами и баранами?..

– Мне здесь лучше, чем в Париже, скажите, не тек? Не хочу я в Париж, понимаете?

– Нет, нет, что вы… Я вам ничего такого, насколько я понимаю, и не предлагал…

– Это ваш замок, Ромуальд, ваш, только ваш. Ну разве можно так его бросить?

«Нельзя. Но разве поселишься эдесь, получая сто тридцать бумажек в месяц?» – с горечью подумал он.

Он пошел к нотариусу, который жил не другом конце деревни. Самый красивый дом, уступает только дому Фроссинетов.

По домам, притаившись за оконными занавесками, за ним следили стар и млад. Возвращение Ромуальда стало принимать серьезный оборот, раз парень собирался говорить о больших деньгах!

В бистро, на площади, в поле, на мостках, в ризнице жители Кьефрана спрашивали сами себя, строили догадки – о том, что чаще всего крутилось у них на языке – а есть ли у Ромуальда деньги. В сороковом у него не было ничего, сумел ли он нажить себе состояние на стороне? Собирается ли он жить в деревне, предварительно отстроив, поселиться в своем замке? Не следовало упускать из виду, что этот засранец еще и владелец земель, на которых стоят дома достопочтенных людей! Будет ли он мстить за все те унижения, через которые прошел в детстве?