ОСЕННИЙ ЛИС - Скирюк Дмитрий Игоревич. Страница 74

Тепло – вот первое, что он почувствовал, войдя. Уставшее измученное тело заныло в сладкой истоме. Захотелось спать. За три недели, проведенные в графской темнице, ему не удалось ни разу толком выспаться. Он остановился на пороге, вдыхая теплые, уже давно забытые запахи еды, сушеных трав и кислого молока. Огляделся.

Пещера была невелика. Кровать у одной стены, грубо сколоченный стол и табурет у другой, и выложенный камнем круг костра посередине – вот все, что смогло здесь поместиться. На столе были книги и чернильница с пером. Вдоль стен, на тонкой бечевке рядком примостились пучки сухих трав и кореньев. Белела матовой гирляндой длинная и толстая увязка чеснока. Над очагом кипел и булькал закопченный котелок. Дым от огня неспешно поднимался вверх и там терялся без следа под сводами пещеры – как видно, где-то была отдушина, проточенная ветром и водой, а может, и руками человека. Возле дальней стены, где плоские камни отгораживали маленький загончик, сидел на корточках какой-то человек и доил козу. Странник вошел неслышно, но холодный воздух тронул пламя в очаге, дохнул над полом сквозняком, и хозяин пещеры обернулся.

Некоторое время они молча рассматривали друг друга, затем странник прислонил к стене свой посох и стянул с головы шапку.

– Добрая ночь, – сказал он.

Отшельник улыбнулся, вставая.

– Утро, друг мой. Доброе утро, – он вытер руки, подхватил горшок и шагнул к огню. – Хочешь молока?

Он был невысокого роста, одет в длиннополую грубую рясу, и явно разменивал пятый десяток. Копна волос, почти таких же густых и спутаных, как у странника, только темных с проседью, спадала на плечи. Борода же, напротив, расти как видно не хотела – реденькие заросли на подбородке и щеках, но и только. Руки жилистые, в мозолях, крепко держали глиняную чашку с молоком. Серые, слегка навыкате глаза смотрели прямо и внимательно из-под густых бровей.

– Спасибо, – травник принял чашу и вернул ее пустой. Утерся рукавом. – По правде говоря, я ничего не ел весь прошлый день и эту ночь, – сказал он и покосился на котел. – Не найдется ли у вас для меня горбушки хлеба?

– Ну, ночью, право слово, есть как-то не принято, – улыбка, словно тень от облака, скользнула по лицу отшельника. – Но по счастью, уже утро. Если хочешь, раздели со мной мою трапезу, правда, стол мой скуден – репа да капуста…

– Буду рад и этому, – кивнул странник и поднял взгляд. – Как мне вас называть?

– Зови меня брат Леонард, – ответил тот и в свою очередь спросил: – Могу я узнать твое имя?

Травник помедлил. Посмотрел на отшельника.

Этот человек принял его с порога, не сказав ни слова против, без страха предложил с ним разделить свой хлеб… Мог ли он обидеть его молчанием? В голове вереницей пронеслись имена и события – все не то, и все не те…

Страник поднял голову.

– Однажды приятель назвал меня – Лис, – поколебавшись, сказал он.

– Прозвание не хуже многих, – кивнул отшельник. Поставил на стол две глиняных миски и снял с огня котелок. – Присаживайся.

Травник кивнул и вдруг задумался. Улыбнулся грустно.

– Как странно, – произнес он.

– Что? – повернулся тот.

– У меня никогда не было братьев.

– Все мы братья во Христе, – отшельник коснулся креста на груди. – Я монах, друг мой.

– Монах? – переспросил странник.

– Монах из братства святого Франциска, – кивнул тот.

Он прочел молитву, перекрестился и принялся за еду.

Хлеб, творог, капуста без сала и соли, печеная репа и сколько угодно теплого парного молока – страннику показалось, что он в жизни не ел ничего вкуснее. Брат Леонард завтракал молча, и на странника не глядел, лишь покосился на его руки и отвел взгляд.

– Ты шел всю ночь? – спросил он, когда тарелки опустели.

– Всю ночь, – кивнул травник, – а может быть, и больше. – Он задумался на миг. – Да. Больше.

Усталость накатывала мягкими волнами. Веки его смыкались сами собой.

– Я вижу, на тебе кафтан из тех, что носят слуги графа Цепеша, – помедлив, произнес отшельник. – А руки со следами от цепей. Не упомню я, чтобы граф отпускал своих пленников, одарив их напоследок… Или, если ты графский охотник, то в чем провинился?

Странник помолчал, прежде чем ответить. Лгать монаху не было ни сил, ни желания. К тому же, в самом облике отшельника, в его серых глазах и спокойном тихом голосе было что-то, вызываюшее доверие.

– Кафтан не мой, – сказал он хмуро. – Еще вчера я был в плену у графа Цепеша.

– И он отпустил тебя?

Травник покачал головой и усмехнулся. Поднял взгляд.

– Я убежал.

* * *

Назвавшийся Лисом проснулся в конце дня и долго лежал, размышляя. Почему-то вдруг возникло странное чувство, будто все это уже когда-то с ним происходило, или – виделось во сне. Казалось, после всех этих событий он должен был бы места себе не находить, однако на душе у него было спокойно, как никогда.

Он помнил трапезу и брата Леонарда, помнил, как монах великодушно уступил ему свое ложе. Травник уснул мгновенно, как будто провалился в мутный омут тревожных, но теперь забытых сновидений.

Он сел и огляделся.

Монах куда-то исчез. Костер почти погас, лишь тлели угольки в седой золе. Коза с двумя козлятами спала в загончике на сене. Край занавеси у входа был приподнят, и в пещеру лился свет и свежий воздух. Было холодно. Странник поежился, сел, нашарил у кровати свои сапоги и обулся.

Снаружи захрустели шаги, и в пещеру, отряхивая снег с башмаков, вошел брат Леонард. В руках его была вязанка хвороста.

– День добрый, – он кивнул, завидев странника.

– И тебе того же.

Монах развел огонь, натаял снега в котелок.

– Здесь есть родник, – сказал он, улыбаясь виновато, – но мне не хотелось далеко уходить. Да, кстати говоря – я не нашел твоих следов, только те, что возле входа… Как ты сюда попал?

– Спрыгнул сверху, – ответил тот, стянул рубаху, вышел вон и принялся растираться снегом. Монах задумчиво глядел на его белесые, неровно сросшиеся рубцы – на шее, на руке, и третий – на спине, размерами побольше. Посмотрел на карниз над входом и покачал головой.

– Вот уж не думал, что здесь кто-то может пролезть, – сказал он. – Откуда ты?

– С гор.

– Вот как… – нахмурился брат Леонард. – И что же привело тебя в наши края?

Травник отряхнул с плеч тающий снег, растерся рубахой, надел ее. Прошелся рукой по волосам. Посмотрел монаху в глаза.

– Не знаю, – он помотал головой. Рыжие волосы разлетелись мокрыми космами. – Не знаю даже, с чего начать; уж слишком много всего…

– Начни с начала, – посоветовал монах, разливая в чашки молоко.

– С начала… – усмехнулся тот. – Ну что ж… можно. Однажды я родился, и один старик в горах взял меня к себе…

Рассказ был долог. Отшельник слушал молча, не перебивая, только когда травник помянул браслет, попросил показать, но тот лишь развел руками в ответ. Наконец, речь зашла о камнях на поляне, о дикой охоте, тюрьме и побеге.

– Так значит, вот кто растревожил старое зерцало… – задумчиво проговорил брат Леонард и посмотрел на странника. – Кто надоумил тебя прийти на ту поляну?

– Никто… Я сам. Я понял вдруг, что становлюсь не тот…

– Не надо, – он поднял руку, – не объясняй. Со мной, наверное, случилось то же самое, когда я вознамерился вступить в братство… Но я бежал от мира, а ты бежишь от самого себя. Естественно, что ты не можешь понять, чего хочешь найти. Ты даже бросил свой талант, лишь бы не быть собой.

– Я устал каждый раз обжигаться до кости.

– О да! Твой дар и верно, как огонь. Он может обогреть в мороз, а может и всю избу спалить, это уж смотря как с ним обращаться. Откуда он, не знаю, но я и про огонь не ведаю, откуда он; так что ж мне – отказаться от огня?

– Огонь не добрый, и не злой… – пробормотал травник. – Да. Верно. Но почему – слова? Откуда в них такая сила?

– Уж где ей быть, как не в словах, – ответил тот. – Ведь и в начале тоже было Слово.