ОСЕННИЙ ЛИС - Скирюк Дмитрий Игоревич. Страница 93
– Что тут творится?
– Кто кричал?
– Эй, господин Кинкаш, откройте! – позвал хозяин. Свеча в его руке дрожала. – Чего за шум у вас там, а?
– Кинкаш? – внезапно вскинулся Жуга.
– Ну да. Он поздно заявился, с девкой. А комнату всегда внизу снимает. Там, значит, и просторней и теплей, хоть и дороже…
– О, черт… Ломайте дверь! – Он обернулся. – Огня! Свечей несите!
Ударили. Еще. Засов слетел со звоном, дверь рухнула, толпа ворвалась в комнату и замерла, притихнув. Ладош наклонился, посветил свечой и спешно отступил назад.
– Силы небесные…
Девчонка на измятой и разбросанной постели была жива, лежала там без чувств в чем мама родила. На шее и груди темнели ссадины. Второе тело было на полу – высокий молодой мужчина лежал ничком, сжимая меч в руке. Кровь растекалась темной лужей. «Эй, рыжий! – донеслось из толпы. – Там, справа! Осторожней!», «Не двигайся!»
Жуга замер и медленно встал. Обернулся.
Посреди комнаты, щетинясь ломаными досками, темнел неровный провал подземного хода.
И в этот миг раздался смех. В толпе заоборачивались.
Хохотал Бертольд.
– Не… не меня! – выдавил он сквозь истеричный смех. – Перепутали! Ха-ха! Они перепутали!
– Дайте ему кто-нибудь по зубам, – хмуро бросил Жуга.
Смех сам собой умолк и перешел в икоту. Жуга присел и повернул лежащего на спину.
То был Кинкаш.
Кабатчик повернулся к людям.
– Бегите за стражей.
* * *
– Зовут?
– Жуга.
– Откуда родом?
– С гор.
– Чей сын?
– Родителей не помню… да и не знаю.
– Так… Чем занимаешься?
– Странствую.
– Нищий?
– Травник я.
Градоправитель Маргена откинулся на спинку кресла, сложил ладони на животе и покрутил большими пальцами. Нахмурился, поворошил зачем-то лежащие на столе бумаги. Вздохнул.
Дело принимало неприятный оборот.
Илие Радулеску ходил в градоправителях не первый год, в народе слыл вельможей мудрым и справедливым, да и сам весьма гордился тем, что должность свою получил не за взятки и пустые обещания, а выбран был народом за вполне реальные, конкретные дела. Он был еще далеко не стар и не без основания рассчитывал пробыть на этой должности еще лет пять, а бог даст, и все десять, да видно не судьба: война, холера, разное другое прочее. Обозы прими да размести, да людей дай, чтоб охранять в пути, а то мародеров развелось. Провиант впрок тоже надо запасти, оружие, мануфактуру; стены городские укрепить, колодцы почистить. В ополчение людей дать. Та еще неразбериха. А тут еще вдруг – на тебе! – в трактире, в центре города прирезали боярского сынка, да так, что и следов не отыскать! До того ль сейчас, когда вот-вот османы к стенам подойдут?! Ну ладно, мужики да горожане подерутся спьяну, бывает, но такое… А еще яма эта дурацкая. Н-да… Вот и разбирай теперь, сиди и самолично дознавайся.
Он поднял взгляд на стоящего перед ним рыжего парнишку. Покосился на окно, где секретарь за столиком, согнувшись в три погибели и высунув язык от черезмерного усердия, скрипел пером, записывая сказанное. Чернила так и брызгали во все стороны.
– Значит, говоришь, ты травник… – повторил он. Паренек кивнул. – Так что ты мне прикажешь делать-то с тобою, а? Подумай сам. Ведь получается, что ты последний, кто с Кинкашем говорил. Та девка, что приперлась с ним перепихнуться, не в счет – какие там, тудыть ей, разговоры… У дверей тебя, опять же, первым увидали, да еще и с дубинкой. Да драку днем еще с его ребятами затеял там при всем честном народе. Что скажешь? А?
– Не затевал я драки, – хмуро отозвался рыжий странник. – А что до посоха, так я всегда его ношу – нога у меня больная.
– Да, отговорка на славу! – усмехнулся Радулеску. – Здоровые бы так дрались, как ты… И где ж ты был той ночью?
– Наверху был, в комнате…
– Один?
– Нет.
– Тоже с девкой, стало быть, – усмехнулся градоправитель. – Ну-ну, понятно – дело молодое… Как ее зовут?
– Не помню, – помолчав, ответил тот.
– Что ж, и это бывает, – кивнул серьезно Радулеску, вновь пошарил на столе и вытащил два сплошь исписанных неровными каракулями пергаментных листа. Сощурился подслеповато. – Вот тут хозяин корчмы говорит, будто ты его вечером спрашивал, кто, мол, такой Кинкаш Деже. Было это?
– Было, – кивнул тот.
– А зачем?
– Он сам перед этим меня отыскал, Кинкаш этот.
– Ага… Угу… – Градоправитель перебрал бумаги. – Верно. Вот и дружок его Кобор показал, что за тобой боярский сын вдогон отправился, в аккурат, значит, после драки… А потом вернулся, значит. И? Чего он от тебя хотел?
– Не знаю я. Не вышло у нас с ним разговора.
Градоправитель помолчал. Развел руками.
– Что ж получается тогда? Никто тебя не видел и не знает, и поручиться за тебя некому. Говоришь, что родом с гор, а на волоха не похож. И тут тебя видели, и там – всюду нос свой сунуть ухитрился. В комнате тебя, конечно, не было… ну а если сговор? И ты в нем замешан? Стоял у двери на случай, если выскочит. А люди – вот они, – он помахал пергаментом, – озлобились. Чего я им скажу? Благодари-ка лучше бога, что дверь была закрыта изнутри, а то я и не знал бы, что сказать им в оправдание твое… Кто может подтвердить твои слова? Монах? Корчмарь? Продажная деваха?
Жуга молчал, понимая, что спорить бесполезно. Илие Радулеску встал и подошел к окну. Некоторое время молча смотрел на улицу. Секретарь за своим столом с показным усердием шуршал бумагами.
– Знаешь, что, – не оборачиваясь, сказал наконец градоправитель, – недосуг мне сейчас с тобой цацкаться. Есть поважней дела. Шел бы ты из города от греха подальше, покуда еще можно уйти. Ты и этот твой приятель чокнутый, монах который. А то тоже, понимаешь, ходит, баламутит народ со своим дьяволом, тьфу ты, господи прости… Вот. Сутки вам даю, считая от сегодня. Увижу завтра вас – пеняйте на себя. Понятно или повторить?
– Чего уж непонятного…
– Ну, по сему и быть, – он махнул рукой. Снял с пальца и оттиснул на дешевом сером сургуче массивную печатку. – На, – протянул Жуге. – Отдашь десятнику, и стража у дверей тебя пропустит.
Странник кивнул, повернулся и направился к двери.
Про сорок менок, что остались у стражников, он умолчал.
Так и так бы – не отдали.
* * *
– Нет, вот ты скажи мне толком: с чего вдруг я-то должен уходить?! Чего я сделал-то, что бургомистр и меня с тобою вместе прогоняет?
– Оставайся, если хочешь, – буркнул Жуга и отвернулся. Вопрос остался без ответа.
Распухший нос Бертольда Шварца был красен, словно клюква, и разве только не светился в сумраке подвала. Монах умолк, глотнул из кружки. Глаза его бегали. Он все никак не мог прийти в себя после событий прошлой ночи, а теперь вот узнал о новой, свалившейся на них напасти.
Идти обратно под Желтое Колесо приятели не решились, и, поплутав с полчасика по городу, остановили свой выбор на какой-то другой корчме – темном подвальчике с большим, аляповато нарисованным зеленым раком на вывеске. Раков тут, впрочем, не подавали, как и других порядочных закусок, да и пиво оказалось гораздо хуже ладошевского. С утра здесь было малолюдно. От бочки из-под квашеной капусты невыносимо разило кислым – видно, приготовили вчера, чтобы вынести вон, да руки не дошли.
Жуга, хмурый и невыспавшийся, в молчании цедил вторую кружку. Поводов для веселья и впрямь было маловато: деньги кончились. Тех менок, что остались, едва хватило, чтобы горло промочить.
Свет, льющийся в распахнутую дверь, на миг закрыла чья-то тень, Жуга не успел оглянуться, как Влана уже сидела на лавке рядом с ними.
– Чего пришла? – нахмурился Жуга.
– Уф! Насилу вас отыскала! – Она порылась в сумке, выложила на стол большой пирог, луковицу, и две пригоршни моченых яблок. – Нате вот, поешьте, пироги еще горячие. Знаю, что мало, но все таки…
Шварц ожил буквально на глазах.