Руны судьбы - Скирюк Дмитрий Игоревич. Страница 46
В маленькой долине было пусто. Ни души. На пятьдесят шагов в любую сторону, от самой кромки леса на востоке и до подножья скал на западе. Вчера мело. Ночная завируха спрятала проплешины земли под белым покрывалом, одела пушистым еловые лапы, намела возле порога маленькие мягкие сугробчики. Но поразило девушку не это, не снег; совсем другое.
Следов на свежевыпавшем снегу не отпечаталось.
Ни единого.
Рыжий знахарь исчез, как будто бы вовсе не приходил.
И ветра не было.
Женщина бежала через лес. Потом по луговине. Снова по дороге. Вновь по лугу. Бег её был почему-то неуклюж, тяжёл; так не бегут, так убегают на пределе сил. Она задыхалась, падала, споткнувшись, внове вставала и оглядывалась. Часто-часто. Грудь её тяжело вздымалась и опадала, волоса растрепались, на лице смешались ожидание и страх. Светало. Было лето. Холод солнечного утра не успел ещё смениться жарким днём; овраги бредили туманом. Тёмная зелёная трава блестела каплями росы, низ юбки женщины намок и тяжело хлестал её по исцарапанным лодыжкам; женщина была босой. Звуков не было — ни пенбя птиц, ни шороха листва; бежала женщина в полнейшей тишине, и от того всё это выглядело ещё страшнее.
Затем дорога сделала поворот, и впереди вдруг показался дом. Обычный дом, белёный двухэтажный деревянный, с подворьями и палисадом, крытый красной черепицей. Только вот стоял он почему-то на отшибе возле рощи старых лип.
Бег стал совсем невыносим. Не переставая оглядываться, женщина добежала до крыльца, заколотила в дверь обеими руками, потом рванула за дверную ручку. Дверь была не заперта. Она ворвалась в дом, задвинула щеколду и закрыла дверь на крюк, потом прижалась к ней спиной и огляделась.
Внутри опять-таки царила тишина, горел огонь в очаге. В первой комнате не оказалось ни души, во второй тоже никого, и в кухне, и в спальне и в кладовке — тоже. Женщина металась, хлопая дверьми, из комнаты в комнату, и пустой огромный дом казался ей ещё страшнее, чем луга и лес. Он казалось рос на глазах, становился всё больше, раздувался и вытягивался в высоту и в ширину. Она уже не узнавала помещений, не могла понять, была она здесь раньше, или это ей только кажется. Да есть здесь наконец хоть кто-нибудь?
Она хотела крикнуть и осеклась, парализованная страхом. Хоть кто-нибудь…
Хоть кто-нибудь?
Не надо никого!!.
Внезапно глаза её расширились, и ватную глухую тишину пустого дома разорвал пронзительный истошный женский крик.
НИЧЕГО
Полузадушенная, Ялка вырвалась из сна, замахала руками. Села на кровати, тяжело дыша.
Открыла глаза. Огляделась.
В доме было тихо и темно, хотя день был в самом разгаре. Полночи Ялка проворочалась, измученная сомнениями и воспоминаниями. Кошмар настиг её под утро; она уже несколько раз просыпалась и засыпала опять, ловила ржавые обрывки снов, и вот — доигралась. Недаром, видно, говорили ей и мама, и тётка: лучше недоспать, чем переспать. В окошко сочился уже привычный и теперь не раздражающий зелёный свет, в камине тлели угольки. Постель её скомкалась, рубашка пропиталась потом и прилипла к телу. Девушка отдышалась, встала, поправила волосы, немного подумала и направилась к бочке — умыться.
Лишь теперь Ялка осознала, что кричала она сама.
Вода в бочонке была холодна; умываясь, Ялка замочила волосы, схватила в рукава воды и потому вытиралась особенно долго. Всё время хотелось оглянуться. Её пугал немного этот дом, пустой наполовину и от этого донельзя тёмный и гулкий, хотя травник уже не раз говорил ей, что опасности нет: и дверь второго входа и труба второго камина были замурованы. Дверь в баню, и без того закрытую на крепкую щеколду, Ялка подпирала на ночь колышком. И всё же она не могла отделаться от ощущения, что за нею кто-то наблюдает. Что-то было не так. Что-то происходило, и Ялка не была уверена, что это ей нравится.
Во всяком случае, кошмары ей давно не снились.
Очень давно.
Травник так и не появился. И вообще день начинался наперекосяк. Собираясь приготовить завтрак, Ялка не нашла на месте своего ножа и столкнулась с некоторой странностью: в доме травника вообще не обнаружилось ножей. Ни единого. Ей припомнилось, что до сих пор она не видела также ни топора, ни пилы, и если бы дрова в сарае не были заранее наколоты начетверень, девушке пришлось бы нелегко. Поколебавшись, Ялка стащила со стены меч, но резать что-либо мечом оказалось страшно неудобно; она сильно порезалась, кое-как замотала ладонь платком и повесила клинок на место.
Аппетит пропал. Она всё же собрала на стол, но есть не стала, только выпила немного простокваши и съела хлеба с мёдом.
Затянувшийся сон не отпускал, мысли ворочались тяжело и вяло. Накатывала дурнота. Поразмыслив, Ялка решила прогуляться, подышать свежим воздухом и заодно проветрить дом, обулась, облачилась в безрукавку и направилась к двери. В последний момент вспомнила про коробку с чёрным воском, вернулась и намазала им башмаки.
День разгорелся. Было ярко и по-зимнему морозно. Лёгкий холодок прихватывал дыхание. Маленькая долина преобразилась. Снег и иней скрыли грязь и старые развалины, одели в кружево деревья, облили сахарной глазурью каменную чашу горного источника. Струйка воды сделалась совсем тоненькой и звонким эхом отдавалась в тишине. Не было ни ветерка. День обещал быть расчудесный.
Ялка постояла на пороге, глубоко вдохнула утренний колючий холодок и двинулась вперёд, твёрдо вознамерившись исследовать окрестности.
— Привет, — сказал вдруг кто-то. Ялка ойкнула и села в сугроб.
— Я говорю: «привет», — настойчиво повторил всё тот же голос. — Ты что, меня не слышишь?
— Здравствуй… те, — растерянно пролепетала та, оглядываясь по сторонам. — А вы… где?
— Посмотри наверх.
Ялка, как глупая девочка, послушно задрала голову, и тотчас же ей на макушку обрушилась пригоршня снега, залепила нос, глаза, засыпалась за ворот. Послышалось хихиканье. Ялка ахнула и съёжилась, зафыркала, отплёвываясь и вытираясь. Наконец она проморгалась и попыталась всё же рассмотреть неведомого шутника.
Как выяснилось, «привет» сказал ей маленький и толстый человечек, который сидел на самом краю крыши, курил трубку и болтал коротенькими ножками, обутыми в громадные несоразмерные ботинки. Он был румяный, безбородый, несуразно толстый, закутанный в клетчатый плед, из-под которого торчали только краешки синих штанин и рукава суконной серой куртки. Макушку человечка прикрывала шляпа, круглая, высоченная, как каминная труба, да вдобавок, ещё и с пером. Человечек с любопытством разглядывал девушку, пускал колечки дыма из своей трубки и вообще выглядел весьма довольным удавшейся шуткой. Как он при таком росте сумел забраться на крышу, и что он там забыл, оставалось загадкой.
— Ты чего кидаешься? — гневно спросила Ялка. — Совсем дурак? Смотри, я из-за тебя вся мокрая!
— Уж и снежком кинуть нельзя, — обиженно надулся тот, но через мгновение расплылся в хитренькой улыбке, показывая мелкие, но многочисленные зубы. Пустил ноздрями дым. — Ты что, обиделась? — спросил он. — Не обращай внимания. Это я так, шалю. Балуюсь.
— Ты кто?
— Дед Пихто! — человечек выколотил трубку о каблук, спрятал её в карман, оттолкнулся и спрыгнул вниз.
— Паберегись!
Он рухнул в сугроб, тотчас же запутался в глубинах своего великанского пледа и долго там барахтался в тщетных попытках выбраться. Вдобавок целый пласт рыхлого снега съехал с крыши вслед за человечком и почти совсем его завалил. Шляпа с него слетела. Ялка смотрела на него и чувствовала, как раздражение её куда-то улетучивается, и хоть она пыталась гневно хмуриться, всё равно не смогла сдержать улыбки.
32
Д. Ревякин, Рудники свободы / Оружие, 1998