Владимир - Скляренко Семен Дмитриевич. Страница 35

Микула стоял и смотрел на зеленые луга, буйную поросль хлебов за Любечем, на свою ниву, уже начавшую зацветать.

— Как цветет, даже голова кружится, — он приложил руку к шраму на голове. — А что ты думаешь, может, из-за той горсти гречихи стоило мне когда-то идти на брань?! И не добра, не богатства ищу я, есть они у меня, отец Ант оставил мне сокровище, велел беречь его.

— Что за сокровище? Всю жизнь ты твердишь о нем, только не вижу его, где оно, не знаю.

Микула усмехнулся. Такая уж у него привычка: когда он говорил от всего сердца, мягкая усмешка играла в уголках его губ под седыми, длинными усами.

— Правда — вот мое сокровище, — отвечал он Висте. — Хочу жить, как отцы мои и деды… Верю в богов отцовских, будем жить так, как велят наши боги… Перун, Дажбог, Стрибог, помогите мне. Вот только оружие отца Анта достану.

Убогие люди вышли из Любеча ночью.

— Ты уж и веди нас, Микула, — сказали они. — Ты сын Анта, ходил с князем Святославом, побывал во многих землях, а уж на родной земле все пути знаешь.

И оказалось, что вышли не одни они. Из всех городищ выше Любеча, из разных волостей и сел шли и шли простые люди, они собирались в камышах над озерами, в кустах у отмелей, в лесах, на кручах.

— За Владимира-князя! За старый закон и покон! За родную землю и нашу веру!

Одного, правда, они не знали. Утром, когда по приказу Бразда у городища начали собираться воины, сам он на коне подъехал к ним, осмотрелся, сказал:

— Что-то многих из наших жителей не хватает. Где они? Люди молчали.

Бразд рассвирепел:

— Мы их найдем и поведем с собой… Аще кто прячется от нас, задумал бежать к Владимиру и всем, кто с ними, — всем уготована смерть, поток, [135] разграбление.

3

Поздняя ночь. Где-то в поле бьются птичьи крылья, слышно зловещее: «Ка-ар… ка-ар…», низко над землей нависли тучи, между ними часто пробегают сухие зарницы без грома, пахнет гарью.

Кто отважится в такую ночь ехать полем, где стан расположился против стана, где на шаг вперед ничего не видно, где каждую минуту можно наскочить во тьме на копье, меч, нож?!

Два всадника едут все вперед и вперед, иногда останавливаются, тоскливое «пу-у-гу… пу-у-гу…» тревожит воздух, несется к стану Владимира, всадники стоят, прислушиваются, едут все дальше, дальше.

Наконец где-то в темноте зарождается, доносится:

— Пу-у-гу… Пу-у-гу!

Всадники берут направление на этот крик, въезжают на холм, видят огнище перед собой.

— Пу-у-гу! Пу-у-гу!

Князь Владимир не спит. Склонившись в шатре над столом, на котором горит светильник, он, разбирая букву за буквой, читает грамоту, написанную на бересте. Это была странная грамота. В сумерках передовая стража захватила воина из лагеря Ярополка, который, прячась по кустам и оврагам, направлялся вверх по Днепру, все ближе и ближе к стану Владимира.

Стража долго следила за этим воином, окружила со всех сторон. Однако он вовсе и не думал бежать, а, наоборот, сказал, что сам искал передовую стражу, пробирается в стан Владимира, несет ему грамоту от одного человека из лагеря князя Ярополка.

Эту-то грамоту и читал поздней ночью князь Владимир, стараясь понять, кто и почему ее написал.

«Ныне, когда настанет полночь, слушай пугача, к тебе с поля прибудет воевода из Киева…»

Уже полночь, стража следит в поле, ждет знака. А может, это заговор? Нет, вон слышен топот коней, всадники все ближе и ближе, они останавливаются у шатра, слышны приглушенные голоса.

Стража, во главе с тысяцким Векшей, ввела в шатер человека в темном оцашне, в платне с золотыми застежками и мечом у широкого пояса, с шлемом на голове, бармицы и личина которого так закрывали лоб, щеки, нос, что видны были только глаза, беспокойные, тревожные.

— Челом бью князю Владимиру, — прохрипел незнакомец.

— Будь здоров. Кто ты такой?

— Я назову себя, когда останусь с тобой с глазу на глаз.

— Выйдите! — приказал Владимир.

Тысяцкий Векша со стражниками вышли из шатра. Тогда незнакомец расстегнул бармицы и поднял личину своего шлема. Князь Владимир увидел лицо костлявого, рыжего, с торчащими скулами и слегка косоватыми темными глазами воеводы.

— Ты — Блюд, вуй Ярополка-князя?

— Так, князь Владимир. У тебя хорошая память. Я был вуем Ярополка, когда он был княжичем, ныне я воевода княжий. Ты прочел мою грамоту?

— Прочел, но не понимаю… Что же скажешь, воевода? Блюд прижал руки к груди.

— Думаю токмо о киевском столе, добра хочу Руси и ее людям…

— Пока что князь Ярополк убил брата своего Олега, обидел меня, второго брата, созвал рать и готовится к брани со мной. А ты его вуй, самый близкий воевода. Не тебя ли он слушался?

— Не я один у князя Ярополка, множество бояр и воевод обступили его, есть еще у него и жена, гречанка Юлия, — это они заставили Ярополка идти против тебя… Я же, князь Владимир, помня отца твоего Святослава, неустанно советую ему не враждовать с тобой, а помириться.

Воевода умолк, его темные глаза пристально всматривались в лицо князя.

— И ныне я, — прошептал Блюд, — не пощадил жизни своей, пришел к тебе, чтобы все сказать.

— А что ты можешь сказать, воевода? — резко спросил его князь. — Заутра я шлю своих послов к Ярололку, скажу еще раз: «Иду на вы», предложу ему мир… Вот и посоветуй князю, чтобы он сложил оружие.

— Я ему это говорил.

— Воеводам, мужам киевским скажи.

— Они не только не послушают меня, но и убьют.

— Тогда пусть честная брань рассудит меня с братом и принесет мир Руси.

— Княже Владимир! — умоляюще произнес Блюд. — Зачем же проливать кровь стольких людей, когда достаточно сделать одно…

Широко раскрытыми глазами Владимир внимательно смотрел на воеводу.

— Что ты задумал?

Блюд выдержал его взгляд.

— Я хочу честно и верно служить тебе, а потому скажу правду… Уже давно на Горе многие воеводы враждуют с Ярополком, замышляют изменить ему. И ныне я видел их, говорил, — одно твое слово, княже, и к утру Ярополка не станет, и не будет ни сечи, ни крови, а тебя ждет честь и слава…

— Довольно! — крикнул князь Владимир. — Слышишь, воевода?! Я не хочу чести, к которой нужно идти обманно, не люба мне слава, окропленная кровью. Хочешь верно служить Руси — уговори, приведи брата, а мы уж помиримся.

— С великим страхом, — начал Блюд, чувствуя, что в горле у него пересохло, — с мукою за кровь и жизнь людей русских сказал я тебе все это, княже Владимир. Вижу твою правду: не должен брат убивать брата, убить Ярополка — зло. Клянусь, не допущу этого. А если я приведу к тебе Ярополка?

— Даю клятву, аще приведешь ко мне Ярополка, честь тебе воздам великую, приязнь будет меж нами.

— Княже мой, княже! — воскликнул Блюд. — Не ведаю, когда это будет, утро недалеко, и уже поздно остановить сечу, но я уверен, что прозреет брат твой Ярополк и приведу его к тебе для мира и любви. Дозволишь ли мне теперь уйти, княже, ночь коротка, врагов много, я должен еще пожить для тебя и Ярополка, для всех русских людей.

— Ступай, воевода! Мои вой проводят тебя. А придет утро, пошлю к Ярополку послов.

Воевода Блюд завязал бармицы, опустил личину.

Скоро рассвет — высоко на востоке пылает заря, в ее сиянии в поле видно все лучше, дальше.

Два черных всадника, воевода Блюд и рында [136] Згар, медленно движутся от оврага к оврагу, прячутся в зарослях у Днепра, в верболозах.

Недалеко уже должен быть и стан Ярополка. Воевода соскакивает с коня, тихо шепчет:

— Мы не заблудились?

— Нет, не заблудились, воевода. — Згар тоже спешился. — Проедем вон туда два поприща, — в темноте видна длинная протянутая рука, — свернем налево и окажемся в нашем стане… Будь спокоен, воевода, Згар видит ночью, как днем.

Воевода молчит, прислушивается и вдруг говорит:

— Мне кажется, я слышу конский топот.