Катастрофа - Скобелев Эдуард Мартинович. Страница 35

Наемники приказали мужчинам и женщинам поднять руки и выстроиться гуськом, а затем повели их мимо старейшины, который обязан был называть имя каждого человека и показывать его хижину.

Люди безропотно повиновались. Не гремел карающий гром, не падало от стыда небо, и солнце не хмурилось — люди оставались с глазу на глаз с людьми, которых сами же сотворили.

Наконец, дошли до человека средних лет. Он был из другого поселка и приходил в гости к своему тестю. Старейшина подтвердил, что он хотел уйти домой вечером, но перебрал вина и остался ночевать.

Этого человека наемники оттолкнули в сторону и пристрелили. Спокойно, деловито, не предъявляя обвинений. Меланезиец хрипел и корчился, порываясь что-то крикнуть, а потом затих.

Толпа молчала. Даже дети не подавали ни звука.

— Этого вонючего хорька я пощекотал бы разрывной пулей, — наемник плюнул в меня жевательной резинкой.

— Я австрийский писатель Фромм, — сказал я, обращаясь к другому наемнику, который, судя по всему, был старшим. — Вот специальное разрешение правительственной канцелярии…

— Заткнись, ублюдок, — заорал тот, — твое счастье, что я вместе с тобой летел до Куале и загадал на тебя!..

Наша лошадь исчезла, пропало и все имущество. Предъявлять претензии наемникам не имело смысла.

— Не стоит тотчас возвращаться назад, — кусая губы, сказал кое-как пришедший в себя Игнасио. — Лучше всего пойти в Ронгу. Если там не побывали эти звери, по крайней мере мы подумаем об обратной дороге не на тощий желудок… В конце концов, за всякий опыт приходится платить…

Мои спутники быстрее меня оценили то, что произошло. Я механически шагал вслед за ними, а сам чуть не плакал от обиды и бессилия. Прошел час и другой, а меня словно заклинило: я не находил объяснения происшедшему. Да и возможно ли было его найти?

— Чего вы сокрушаетесь? Преступления нормальны для человека, — сказал Око-Омо. — Нет преступления, какого не совершил бы нормальный человек. Это нам только говорят о преступлениях как о шизофрении или патологии.

— У этих людей нет культуры.

— Фактической — неоспоримо, формальной — сколько угодно. Бьюсь об заклад, в походных ранцах наемников можно отыскать не только порнографические журналы, но, пожалуй, и Бальзака…

Близ развилки дорог, ведущих в Ронгу и в Кутугу, крупнейшему поселку на западном берегу острова, мы вышли к малайской лавке, товары для которой доставлялись на моторных лодках с низовьев Покори.

Несколько покупателей рассматривали товар, другие распивали у стойки нечто вроде водки. Я узнал, что хозяин лавки Сучен охотно отпускает спиртное в кредит под отработки на своих плантациях — на него постоянно работают островитяне. На него же работают рыбаки в Кутуге, вылавливая трепангов, которые затем сбываются капитанам проходящих у побережья шхун. Должниками вывозится вниз по реке и урожай батата, земляного ореха, табака, красного перца и гвоздичного дерева.

— Он добрый человек, — похвалил хозяина лавки Улеле, меланезиец из Ронгу, успевший рассказать нам, что лет двенадцать назад он принимал участие в строительстве электростанции и тюрьмы в Куале, — расчищал котлован и ногами месил цементный раствор. — Сучен не даст помереть с голоду. Повсюду запретили торговать молодью крокодилов. А Сучен хорошо платит и за это хвостатое дерьмо. Притащишь полмешка, он тут же выставляет бутылку виски и еще что-нибудь в придачу…

Знал бы Улеле, какие деньги перепадают дельцам, сбывающим туристам раскрашенные чучела маленьких крокодилов!..

Наскоро приготовив нам обед, Сучен, сетуя на тяготы промысловой жизни «вдали от цивилизованного покупателя», как бы между прочим расспрашивал, кто мы, куда и с какой целью идем. Узнав, что мы держим путь из Кура-Кура, он удивился.

— Там убили девять человек и сожгли половину хижин! — горестным тоном воскликнул Сучен. — Вы скрылись, очевидно, раньше, чем совершилась трагедия. Вам повезло, вам здорово повезло!

— А что, — спросил я его, — в этих местах есть партизаны?

— Нет-нет, — лицо Сучена исказил испуг. — Храни нас судьба! Если бы здесь объявились партизаны, в огне погибла бы и моя лавка, и вся моя бедная семья!..

Едва Сучен отошел от нас, Улеле, который крутился тут же, зашептал:

— Он добрый человек, Сучен, но о партизанах он сказал неправду. Тут есть и партизаны, но я их, честно, не видел в глаза. Однако дело не в партизанах. Просто они никого не пускают на Татуа. На плато что-то там строят. Меня не проведешь, я видел вертолет, и вертолет тащил на тросах трубу, точь-в-точь такую же мы устанавливали на электростанции. Я-то уж знаю, если говорю, и вы не прогадаете, если возьмете меня проводником до Ронгу, мне ведь все равно пора домой, а несколько шиллингов не порвут кармана…

Я обещал дать ему денег, но с условием, чтобы он купил что-либо в лавке жене и детям. Улеле сначала лукавил, но сообразив, в конце концов, что я не одобряю его склонности к спиртному, согласился купить банку керосина и пачку галет. Галеты при мне он засунул в засаленные шорты.

Мили через две пути по тропе, то поднимавшейся на каменистые, почти лишенные растительности холмы, то сбегавшей в душные низины, где небо было скрыто шатром магнолий, Око-Омо сказал:

— Ваша благотворительность привела к тому, что бедный Улеле, испытывая неземную жажду, потягивает керосин.

На привале я исследовал содержимое банки, которую нес Улеле в подарок жене. Там оказалась дрянная водка.

Улеле спрятал глаза, как нашкодивший подросток.

— Улеле жил и умрет рабом, — сказал он. — Разве независимость для таких, как Улеле?

Было столько горечи в этих неожиданных словах, что я не нашелся, что ответить. Зато Око-Омо возмутился.

— Улеле останется рабом, пока не захочет стать свободным! — воскликнул он. — Народ платит тяжкую цену за свою свободу, но свобода народа — свобода каждого из нас!..

Алкоголик заплакал. Признаться, я думал, что в порыве гражданских чувств он выльет водку и поклянется, что «отныне» и так далее… Я ошибся: возле поселка Улеле неожиданно исчез, а вечером, когда мы беседовали с вождем вакуи, племени, занимавшего северо-западное побережье Атенаиты, пьяный Улеле гордо проплелся мимо в компании таких же забулдыг, как и он сам.