Зло - Хруцкий Эдуард Анатольевич. Страница 9

— Ты, Миша?

— Я, Юрик, я. Давай садись. Закуривай.

Огонек спички вырвал из темноты такое знакомое и одновременно чужое лицо человека, с которым он когда-то играл в песочнице во дворе.

— Юрок, дело у меня хреновое. Мусора всей страны меня ищут, прямо с ног сбились. Влип я в страшную историю

— Тебе деньги нужны? — спросил Ельцов.

— Не держи меня за фраера, Юрик, с фанерой все в порядке. У меня другое дело. Другое. Меня убить хотят. Уже дважды урки ссученные на ножи поставить хотели, да только я отбился и ушел.

— Слушай, Мишка, мне твоя сестра говорила, что ты на Севере дальнем отдыхаешь.

— Это точно. На Севере дальнем стоит одиноко. Особенно утром, со сна.

— Сам придумал?

— Нет, фольклор. Музыка народная, слова КГБ.

— Подожди, Миша, — Юрий бросил сигарету, растер подошвой алую точку, — подожди. Чем я могу тебе помочь? Ты бежал?

— Да я сам ничего понять не могу. Никуда я не бежал. За мной приехали. Объяву сделали, что на этап меня гонят, а привезли в Салехард. Там в каком-то хитром доме вымыли, переодели, накормили и отправили в Ереван…

— Подожди, — встрепенулся Ельцов, — у меня в машине магнитофон «Репортер». Наговаривай на него всю историю с мельчайшими подробностями.

Они проговорили до рассвета. Ельцов сменил несколько катушек. История, рассказанная Мишкой, была настолько неправдоподобна и фантастична, что никак не укладывалась в голове.

Когда они прощались, Мишка сказал:

— Юрик, в этом пакете десять тысяч, отдай их моим, а в конверте письмо, я написал подробно все, что наговорил на твою машинку. Бумага эта для твоего дяди Игоря Дмитриевича, там же хитрая книжечка лежит, та самая, что я из сейфа забрал. Ты со мной не пытайся связаться. Не надо, а на Игоря Дмитриевича я выход всегда найду.

Мишка поднялся, потянулся хрустко. Стремительно согнулся, положив ладони на землю. Хитро посмотрел на Ельцова.

— Могем еще, — хлопнул товарища по плечу и исчез.

А Юра остался один в проходном дворе странной формы, отгороженном от улицы стенами ветхих двухэтажных домов.

Пришел рассвет на улицы его детства. Настоящий московский рассвет. Наполненный специфической музыкой. Это солировал первый трамвай, побежавший по Большой Грузинской, ему вторила мусороуборочная машина в Большом Кондратьевском, тихо подпевало шинами загулявшее такси в соседнем проходняке. Новое утро надвигалось стремительно и весело. Оно было свежим и ярким.

До чего приятно на рассвете войти во двор своего детства. Во двор дома 26 по Грузинскому Валу. Конечно, он стал другим. То, что раньше именовалось «задним двором», теперь стало вроде фасада. Даже пузатые конструкции лифта появились на построенной еще в тридцатые годы красной пятиэтажке.

Сюда, в первый подъезд на третий этаж в квартиру 143, приехал из родильного дома Юрий Петрович Ельцов. Здесь он прожил все детство. В двухкомнатной квартире с балконом. В большой комнате — папа, мама и он, а в маленькой — дядя Игорь. Веселый, элегантный московский сыщик. И не просто обычный мент. Знаменит его дядя был в определенных кругах.

Несколько лет при Никите Хрущеве возглавлял он МУР, но не поделил что-то с новым секретарем МГК КПСС и был послан на повышение — заместителем министра внутренних дел в Киргизию. Если бы местные ханы и баи знали, чем это кончится, двумя руками отбивались бы от полковника Игоря Ельцова.

Там и случилась эта история. Верховный суд СССР вернул на доследование расстрельное дело инженера Акаева. История была в республике известная. Инженера обвиняли в двойном убийстве.

Полковник Ельцов поехал в тюрьму, где в камере смертников сидел человек, потерявший надежду сохранить жизнь. Потом он часто виделся с ним, так как начал новую разработку дела об убийстве. Местная власть отнеслась к этому с пониманием и снисходительно. Они были спокойны — делом занимается не просто отвязанный опер, а человек солидный, клановый, замминистра.

Полковник Ельцов быстро поднял это дело, и, когда вышел на подлинного виновника — сына председателя Совмина, — начался «басмачфильм». В него стреляли, пытались оставить в кабинете и дома взятку, вскрывали служебный сейф в поисках документов. Но не нашли ничего. Документы эти полковник держал открыто на столе среди прочитанных газет и старых отчетов. Никто не мог и подумать, что вожделенные бумаги лежат прямо на самом видном месте.

Полковник Ельцов довел дело до конца. Инженера Акаева освободили, а сын предсовмина попал в психушку. Но, как часто бывает, одно дело потянуло за собой еще несколько, здесь были и наркотики, и сапфиры, и приисковое золото.

Местная партийная власть не могла нарадоваться успехам нового замминистра, здоровье его берегла. И на очередной медкомиссии его уволили из органов по состоянию здоровья. Нет. Не уволили. Проводили. С почетом, подарками, адресами, грамотами в сафьяне и даже орден Трудового Красного Знамени не пожалели.

Поезжай себе в Москву, чужой человек. Не понял ты хорошего отношения, не захотел стать баем. Богатым и уважаемым стать не захотел.

И получил полковник Ельцов положенную пенсию. Хорошую, он же генеральскую должность занимал. И вернулся он в пятьдесят пять лет домой в двухкомнатную квартиру. Конечно, его не забыли друзья. Предлагали самые разные должности в «народном хозяйстве». Даже на сладкое место сосватали, в начальники отдела кадров Московского треста ресторанов. Но дядька отказался от столь заманчивых перспектив. Он решил пожить свободно, а там посмотреть.

К дяде Игорю и шел Юрий Ельцов. Только он мог разобраться в этой невероятной истории. Дядька открыл дверь. Был он в спортивных трусах, подтянутый, накачанный, с красивым рельефом мышц. Каждому таким бы быть в пятьдесят семь лет.

— Заходи, Юрик. — Дядька ничуть не удивился столь раннему визиту. — С мадам поругался?

— Да нет, дядя, у меня к тебе дело.

— Тогда подожди, пока я зарядку закончу, а пока сообрази кофе, тостики и яичницу.

Юра пошел на кухню и увидел, что в углу, рядом с окном в ванную комнату, стоит отключенный, пузатый газовый счетчик. Зачем его сохранил дядька — неведомо. Видимо, решил сделать кухню в стиле ретро.

Они позавтракали, и Юра включил магнитофон. Дядя Игорь слушал сбивающийся Мишкин голос, потом прочел его письмо. Перелистал записную книжку Абалова.

— Ты хочешь об этом написать? — Игорь Дмитриевич взял сигарету, но так и не прикурил ее.

— Очень хочу.

— А ты знаешь, с кем тебе придется бороться?

— Приблизительно.

— Такие вещи надо знать точно. Эти люди могут одним телефонным звонком разрушить все, чего ты добился в жизни. Прежде чем начинать с ними борьбу, ты должен точно уяснить для себя, готов ли ты все потерять.

— Я не знаю, дядя Игорь.

— Тогда думай. Серьезно и долго.

— А что ты посоветуешь?

— Ты помнишь, как эта мразь выкинула меня в отставку?

— Конечно.

— Я не жаловался и не просился обратно. Но один паренек из адмотдела ЦК в приватной беседе дал мне понять, что я еще легко отделался.

— Так как мне быть?

— Забыть. Отдать деньги Мишкиной сестре, а пленки, письмо и книжку уничтожить.

— Ты серьезно?

— Да. — Игорь Дмитриевич наконец заметил незажженную сигарету, щелкнул зажигалкой и глубоко затянулся.

— А что бы сделал ты?

— Не сравнивай меня с собой, у меня, как у отставного ландскнехта, всего имущества — ржавая шпага да хромой конь на конюшне. Мне нечего терять. Я, с точки зрения официальной, уже все потерял.

— А почему ты думаешь, дядя Игорь, что мне придется что-то терять? Я же хочу добиться правды.

— Слушай, Юра. Мы с тобой сегодня говорим как взрослые люди или как пацаны на комсомольском собрании? Я говорю тебе прямо. Ты многого добился в этой жизни. Сам. У тебя есть имя, очень хорошее положение. Я рад за тебя и не хочу, чтобы ты лишился всего.

— Но ведь и ты, дядя Игорь…

— Не сравнивай. Я выполнял свой долг. Я боролся с киргизской мафией.

— Прямо-таки мафией?