Секретные задания РСХА - Скорцени Отто. Страница 30

Эти сведения хорошо укладывались в рамки известного, но не прояснили ситуацию до конца. Что было делать? Связаться со ставкой фюрера не удалось, и потому пришлось вновь брать инициативу на себя. Итак, в огромном мрачном здании оказалось спокойно, хотя все считали, что осиное гнездо находилось именно здесь. Прежде всего я созвал знакомых мне офицеров и предложил им вернуться к работе, прерванной во второй половине дня, ибо война продолжалась, фронты нуждались в управлении, подкреплениях, обеспечении боеприпасами и провиантом. Все согласились с моими доводами и занялись своим делом. Чуть позже, однако, мне напомнили, что некоторые решения, касающиеся именно мобилизационных мероприятий, могли исходить только от начальника штаба, то есть от уже расстрелянного фон Штауффенберга. Пришлось на некоторое время взвалить на себя еще и эту ответственность. Меня ждал немалый сюрприз: значительная часть приказов о тревоге уже была аннулирована.

Перед кабинетом генерала Олбрихта я встретил двух агентов гестапо. Несколькими часами раньше их направил сюда шеф тайной полиции, чтобы схватить графа Штауффенберга. Но они не смогли выполнить приказ, ибо на пороге министерства были арестованы и брошены в карцер офицерами Штауффенберга, который уже возвратился из ставки фюрера. Одно из двух: либо путч явился-таки сюрпризом для всеведущего гестапо, либо оно ошиблось, сочтя сведения об этом деле не заслуживающими внимания. Ведь для задержания вдохновителя военного переворота отрядили лишь двух агентов, что поистине необъяснимо.

У меня наконец появилось время осмотреть кабинет Штауффенберга. Все ящики столов оказались незапертыми, словно здесь рылись в большой спешке. А на рабочем столе я обнаружил папку с надписью «Валькирия» с детальным изложением плана переворота. Пришлось признать, что Штауффенберг очень ловко закамуфлировал свои истинные намерения — стремительный захват нервных узлов Берлина и органов управления войсками — под заголовком «Контрмеры на случай атаки воздушно-десантных войск союзников». Покопавшись в ящиках стола, я сделал просто потрясающее открытие: фигуры, задействованные в этой игре, точно соответствовали тем целям, которые задумал игрок. На большой карте Восточной Европы жирная штриховка показывала, как утверждалось в сноске на краю карты, путь группы южных армий в кампании против России — группы, где Штауффенберг служил начальником штаба. Словно в детской игре, авторы комментариев с шокирующей легкостью манипулировали судьбами и страданиями тысяч людей, и я невольно ужаснулся при мысли о том, что высокопоставленным офицерам подобного склада ума порой выпадает играть чрезвычайно важную роль в войне.

Через несколько часов все винтики единого механизма министерства вновь заработали напряженно и слаженно. Меня же не раз охватывало ощущение собственной ничтожности в сравнении с масштабностью и важностью решений, которые приходилось принимать в условиях отстранения от дел трех ведущих руководителей этого ведомства — генералов Фромма и Олбрихта и полковника Штауффенберга. Неустанные попытки восстановить связь со ставкой фюрера наконец увенчались успехом, и я настойчиво потребовал незамедлительно назначить «верного» генерала на должность начальника штаба внутренних войск. Я желал лишь побыстрее смениться с этого поста, но, как и следовало ожидать, мне весьма неопределенно рекомендовали потерпеть и продолжать исполнять взятые на себя функции, пока фюрер не подберет достойного и квалифицированного офицера на это место. В течение следующих двух или трех часов я получал все тот же ответ. Наконец утром 22 июля в министерство приехал сам Гиммлер в сопровождении генерала СС Юттнера. К моему великому изумлению, оказалось, что первый назначен главнокомандующим внутренними войсками. Безусловно, Гиммлер был одним из наиболее преданных Гитлеру людей, но отнюдь не военным человеком, не солдатом. Ну мог ли он исполнять обязанности высшего армейского руководителя — роль номер один для страны в сложившихся обстоятельствах? Про себя я отметил, что генерал Юттнер отнюдь не в восторге от своей новой должности заместителя главнокомандующего, которая возлагала на него обязанности непосредственного управления внутренними войсками. Гиммлер, собрав офицеров министерства, произнес экспромтом речь, объявив путчистов очень узкой группой влиятельных лиц, группой тщательно законспирированной и сознательно ограничившей свою численность во избежание провала. Окинув взглядом притихшую аудиторию, я отметил у всех одну реакцию: очевидное удовлетворение и облегчение, ибо гроза прошла быстро. Пожалуй, большинство присутствовавших, воспитанных в строгих традициях профессионалов германского офицерского корпуса, предпочитали вообще оставаться в стороне и не утруждать себя раздумьями об этой попытке военного переворота, преступной и заранее обреченной на провал .

Наконец-то я мог вспомнить об отдыхе и, вернувшись в Фриденталь, буквально рухнул в кровать. Часов через десять я проснулся свежий и отдохнувший и взялся подводить итоги последних событий. Главное: противоборство тенденций и группировок в обществе не обошло стороной вермахт, о чем раньше я и мысли не допускал. Сюрприз не из приятных; единственным утешением была быстрота, с которой подавили путч и которая объяснялась как слабой базой заговорщиков, так и молниеносными действиями ряда армейских подразделений. Лично мне приятно было сознавать, что, как и большинство офицеров четвертого управления, то есть войск СС (первое управление — сухопутные войска, то есть вермахт; второе — военно-морские силы, то есть кригсмарине; третье — военно-воздушные силы, то есть Люфтваффе), я не имел никаких связей с организаторами попытки переворота.

Следует сделать маленькое отступление, чтобы отметить: сейчас, четыре года спустя, говоря о разгроме заговора 20 июля 1944 года, есть риск исказить события. Все, кто принимал непосредственное участие в той драме, должны признать, что после устранения графа Штауффенберга прочие заговорщики автоматически оказались не у дел: с этого момента они потеряли контроль над теми армейскими частями, с помощью которых намечалось сдержать натиск верных фюреру сил, и план переворота развалился как карточный домик. По замыслам конспираторов, устранение Адольфа Гитлера явилось бы решающим фактором; когда же Гитлер чудом избежал смерти, они поняли, что теперь их планы и вовсе несбыточны.

До сих пор удивляюсь приступу ярости, охватившему меня при пробуждении утром 23 июля, — гнев, безудержная ярость против нанесших предательский удар в спину своему народу в момент тяжелейших испытаний, когда этот народ боролся за само свое существование. Когда буря эмоций улеглась и мысли прояснились, я перебрал в памяти беседы с некоторыми офицерами различных служб военного министерства. Не раз мои собеседники с похвальным рвением заявляли о своей верности Гитлеру и национал-социализму. Я пришел к убеждению (и мое мнение с тех пор не переменилось), что среди инициаторов заговора были и честные патриоты. К несчастью, они придерживались той точки зрения, что необходимо, собрав воедино всю волю и силы, устранить Гитлера от управления государством. Соответственно их дальнейшие планы предусматривали ряд существенных изменений в политике. Первоочередной задачей они провозглашали быстрейшее заключение перемирия, поскольку в военном отношении ситуация стала безнадежной. Фракция, возглавляемая графом Штауффенбергом, хотела достичь сепаратного мира с Россией; другая же группа ратовала за поиск взаимопонимания с западными державами. Если верить сообщению английского радио от 25 июля 1944 года, ни те ни другие не добились успеха в предварительной подготовке по названным направлениям. Би-би-си объявила, что новое германское правительство (а англичане вначале поверили в смерть Гитлера) не сможет немедленно прекратить военные действия, не достигнув перемирия со всеми союзниками одновременно, поскольку на совещании в Касабланке последние договорились строго следовать принципу «безусловной капитуляции». Следовательно, уместно задать вопрос: как заговорщики, приди они к власти, собирались решить эту проблему?