Секретные задания РСХА - Скорцени Отто. Страница 43

Во всяком случае, единственной полностью замаскированной нашей частью оказывается рота управления. Поэтому мы решаем насколько возможно беречь входящих в нее людей. Впрочем, мы даже не в состоянии заранее поставить им точные задачи. Наши указания должны оставлять солдату самые широкие возможности проявлять инициативу. В качестве передовых фронтовых наблюдателей они сослужат неоценимую службу основной части наших армий. Они должны также будут постараться усугубить смятение, которое воцарится во вражеских рядах, и для этого станут распространять ложные сообщения, преувеличивая начальные успехи германских дивизий, будут менять места указательных столбов, давать фантастические приказы, обрывать линии связи и уничтожать резервы боеприпасов.

Однажды, когда я только что закончил проверку своих войск, один из офицеров этой роты попросил меня о беседе наедине. С очень озабоченным видом он заявил:

— Господин полковник, теперь я знаю цель операции, которую мы готовим.

На какое-то мгновение он меня озадачил. Неужели Фолькерсам или Хардик — единственные посвященные в тайну — проявили невольную несдержанность? Но вот уже офицер, явно довольный эффектом, который произвели его первые слова, шепотом продолжал:

— Бригада пойдет на Париж, чтобы захватить союзнический штаб.

Для меня это было уже слишком; мне пришлось сдерживать себя, чтобы не рассмеяться. Я довольствовался неким «хм, хм», которое мало к чему обязывает. Этого хватило, чтобы он с воодушевлением продолжил:

— Учитывая, что я знаю Париж как свои пять пальцев, я бы хотел позволить себе, господин полковник, предложить вам свою помощь. Разумеется, я буду держать язык за зубами.

Когда я спросил, какие у него предложения, он изложил мне подробный план. Составить колонну из ложных военнопленных, сопровождаемых солдатами, говорящими в совершенстве по-английски, и она пройдет прямо до Парижа. Можно даже взять с собой германские танки под видом трофеев, которые якобы будут представлены союзническому штабу главного командования.

Мне с трудом удалось остановить этот словесный поток. В конце концов я его выпроводил, приглашая проработать свой план во всех подробностях и затем снова прийти ко мне и в дальнейшем помалкивать. Много позже я узнал, что он не послушался этого моего последнего указания. А именно — не одну неделю союзническая контрразведка держала под наблюдением Кафе-де-ля-Пэ, которое я «имел неосторожность» упомянуть в нашем разговоре.

Примерно в середине ноября Верховное Командование отодвинуло дату наступления, назначенного сначала на 1 декабря, затем на 10-е, а потом на 16 декабря. Подготовка наступательного боевого порядка не была завершена, оснащение дивизий было неполное. Эти последовательные задержки указывали, что в эту битву должны быть брошены буквально последние резервы людей и техники.

Этот же вывод следовал из ежедневных совещаний в ставке фюрера, куда меня вызывали три раза. И всякий раз я слышал, что у такой-то дивизии нет танков, у другой — пушек, у третьей — грузовиков. Я хорошо представлял, что генерал Гудериан, командующий Восточным фронтом, горько сожалеет о каждом танке, о каждом батальоне, которые у него берут, чтобы перебросить на запад. В общем, наши возможности теперь напоминали простыню, слишком маленькую для кровати, которую она должна покрыть. Когда хочешь прикрыть ноги, то есть запад, приходится высовывать голову, то есть восток.

Однажды донесение Люфтваффе показало, что даже величайшее мужество наших летчиков не могло уравновесить численное превосходство противника. Внезапно я услышал, как произносят цифру: «В арденнском наступлении будут участвовать 250 реактивных истребителей». Я не поверил своим ушам. Неужели это все, что осталось от цифры две тысячи, которую сам фюрер объявил мне 22 октября? Но Гитлер даже и не слушает такие сообщения. Он явно уже смирился с нашим поражением в воздухе.

В конце совещания фюрер еще раз напомнил мне свой приказ не пересекать вражеские линии самому. Мне придется довольствоваться тем, что буду управлять своими отрядами по радио. Этот запрет, высказанный безоговорочным тоном, меня ужасно огорчил, потому что я думал, что фюрер об этом больше не вспомнит. Неужели мне придется оставаться в тылу, когда мои товарищи поведут эту безнадежную битву? В первый раз такое! Про себя я решил сообщить об этом приказе своим комбатам — что мне не будет слишком приятно, — добавив все-таки, что присоединюсь к ним, если положение станет критическим. Во всяком случае, я не стану отсиживаться в штабных кабинетах — найду себе место поближе к фронту.

Так или иначе, похоже, до настоящего времени наши приготовления полностью ускользнули от наблюдения союзников. Вражеский фронт остается спокойным и совсем не получает подкреплений. Видно, американцы готовятся к продолжительному отдыху. Не думаю, что они смогут наслаждаться им долго.

В ночь с 13 на 14 декабря мы занимаем наши исходные позиции. Четырнадцатого декабря я официально принимаю командование бронетанковой бригадой. В избушке лесника даю последние указания своим комбатам. Прежде всего, нужно поддерживать постоянную связь. Затем настаиваю, чтобы не стреляли ни при каких условиях. Малейший выстрел может погубить всю операцию. Наши группы должны продвигаться, продвигаться и не позволять никому сбить себя с пути. На месте надо будет посмотреть, как овладеть мостами. В любом случае мы не можем позволить втянуть себя в настоящее сражение: для этого мы слишком слабы. Впрочем, наш замысел осуществим только при двух условиях: надо, чтобы фронтовые порядки противника рухнули, а мы уже в первый день смогли проникнуть далеко в глубь вражеских линий.

Ночью с 15 на 16 декабря никто не спит. Мы рассчитываем выступить в путь через несколько часов после начала наступления. Три мои группы радистов расположились на опушке леса. Они мне уже передали первые сообщения от моих трех отрядов: те заняли позиции позади бронетанковых частей. По моему сигналу они облачатся в союзническую форму и бросятся через брешь в линиях противника в Глубь его территории. Теперь мы все ждем в почти невыносимом нервном напряжении. Медленно, очень медленно занимается заря 16 декабря 1944 года.

Вдруг одновременно просыпаются тысячи пушек — они выплевывают на вражеские позиции целый шквал снарядов. Вскоре огневой вал перемещается вперед, дальность стрельбы увеличивается, немецкая пехота готовится идти в атаку. Не в силах усидеть на месте, я отправляюсь в штаб нашего корпуса.

Примерно в семь часов поступают первые донесения. Их нельзя назвать особенно блестящими, но день еще далеко не закончился. Судя по всему, огонь нашей артиллерии, пусть и яростный, не ослабил американские позиции близ Лоосхайма. Враг сопротивляется с исключительным упорством, наша атака захлебывается. Мы ждем стиснув зубы. В полдень нам сообщают об ожесточенных боях, некоторых продвижениях вперед, но это, конечно, не тот прорыв, на который мы рассчитывали.

Я удивляюсь, почему командование до сих пор не пускает в ход танки. Они продвинулись на несколько километров — ровно на глубину нашего проникновения, — так что теперь занимают исходные позиции пехоты. Мои боевые группы по-прежнему стоят позади них.

Немного позднее мое радио сообщает о гибели подполковника Хардика. Капитан фон фолькерсам берет на себя командование его батальоном.

В течение дня 16 декабря 6-й бронетанковой армии так и не удается достичь решающего успеха. Вскоре, пополудни, все понимают, что если пытаться еще осуществить большой прорыв, то надо вводить в бой танки. Чтобы получить общую картину, я пытаюсь сгонять на автомобиле в Лоосхайм. На дорогах — невообразимые пробки из самых разных машин. Чтобы добраться до этого городка, мне приходится все время слезать, кричать, ругаться, толкать, отдавать приказания шоферам зажатых грузовиков, так что по крайней мере десять километров я иду пешком. В городе отчетливо слышен шум сражения. В лесу, окружающем город, безуспешно пытаются продвинуться парашютисты, пошедшие в атаку утром; немного дальше к югу, однако, положение выглядит более благоприятным. На этом участке, похоже, мы осуществили достаточно серьезное продвижение.