Французская мелодия, русский мотив - Скородумова Альбина. Страница 23

— Не знаю, меня сильно тошнит, и голова закружилась.

— И как давно с тобой такое происходит ?

— Да уж недели две.

Татьяна рухнула рядом со мной на скамейку, обхватила голову руками и запричитала:

— Да чтоб ему с коня на всем скаку свалиться! Да чтоб ему руки, ноги переломать ….

— Тань, ты чего это, а ?

— Молчи лучше, тоже мне, барынька…

И так выразительно она на меня посмотрела, что я поняла — случилось страшное. Так оно и было — я забеременела.

Вот такое, девочка моя, у твоей бабушки в далекой юности случилось приключение. Ничего не может быть в жизни страшнее того, что мне пришлось пережить совсем еще девчонкой. Я прожила очень долгую жизнь, всякое повидала и теперь смело могу утверждать, что за ошибки молодости приходится дорого расплачиваться…

Первым делом Татьяна принялась поить меня всякими отварами, но толку от этого не было. Я и сама почувствовала, что со мной что-то не так. Но никак не могла поверить в то, что ношу под сердцем ребеночка. О моей тайне знали только мы с Татьяной, которая всеми известными ей способами пыталась избавить меня от плода. Однако справиться с этим не удавалось. Решили обратиться к знахарке Евдохе, которая вылечила меня от воспаления легких. Придумали, что у меня опять начались проблемы с легкими, я даже стала к месту и не к месту подкашливать, чем ужасно напугала Кузьминичну. Татьяна предложила выложить Евдохе все начистоту, она не болтливая, добрая, не раз, наверное, помогала кубанским женщинам в таком деликатном деле, а потом уже принимать решение.

Евдоха слушала Татьяну внимательно, изредка поглядывая па меня, отчего мне хотелось провалиться сквозь землю: взгляд у нее был суровый. Как, впрочем, и приговор — нельзя такой молоденькой те травы пить, которыми от брюха рожавшие женщины избавляются. Больно слабенькая, здоровье надорвать может. Лучше уж тайно родить ребеночка да в бездетную семью подкинуть. Но об этом знахарка с Татьяной без меня говорили, я от запахов, которые в избе витали, почувствовала тошноту и вышла на улицу.

Всю обратную дорогу расстроенная Татьяна составляла план наших дальнейших действий:

— Придется тебе месяца через три, как живот наверх полезет, какое-то время пожить у Евдохиной дальней родственницы на Азове. Своим скажем, что это необходимо, чтобы чахотка не развилась. Пока что чахотка — самый для нас подходящий предлог. Все твои недуги — слабость и тошноту — чахоткой прикрывать придется. Скажем, что не до конца ты пролечилась, па Азов тебе надо ехать, морем дышать.

— Тань, а как же я там одна буду у незнакомых людей»?

— А чем ты, девка, думала, когда с цыганом своим миловалась ?

— Не цыган он вовсе… и ничем я не думала, просто мне хорошо с ним было. Какая у меня радость в жизни — коровы одни …

Я расплакалась, и Татьяна следом за мной. Она меня очень жалела, понимала, что жизнь у меня на хуторе — не сахар. Матушка совсем, казалось, забыла обо мне — никаких весточек ни о себе, пи об Оленьке не посылала. Живы они или нет ? Я только каждый вечер молилась об их здоровье и о том, чтобы когда-нибудь встретиться с ними вновь. Но надежды на это таяли с каждым днем… Если бы Данила не появился в моей жизни, трудно представить, на что было бы похоже мое хуторское изгнание. Удивительно, при всем том ужасе, который я испытывала, думая о том, что меня ждет в ближайшем будущем — роды, ребенок, и, главное, поездка к незнакомым людям на неведомый мне Азов, я нисколько не сердилась на Данилу. Татьяна крыла его последними словами, по я упорно защищала.

Мне очень хотелось увидеться с ним, но Татьяна категорически запретила, пообещав самолично расправиться с ним, как только «дух его почует». Зная, насколько страшна она в гневе, я просто опасалась за его жизнь и сидела безвылазно в хуторе. В схоронку мне путь был заказан окончательно.

Данила, конечно, ходил вокруг, пытался со мной увидеться, но хитрая Татьяна нажаловалась Кузьмичу, что вокруг конюшни ходит, и он, издали завидев Данилу, пару раз пальнул в его сторону из своей берданки. Так начались месяцы мучительного ожидания. Беременность я переносила легко — ранний токсикоз прошел быстро, аппетиту меня был хорошим, я даже расцвела, чем несказанно обрадовала Кузьминичну. Она никак не хотела верить Татьяне, упорно ее убеждавшей в том, что у меня опять начинается чахотка:

— Что ты глупости говоришь, — ворчала она на невестку, — девка как цветочек лазоревый стала, поправилась, румяная вон какая ходит, а ты — чахотка, чахотка.

— Эх, ты, старая, — не сдавалась моя наперсница, — это у чахоточных завсегда так — сначала румянец, а потом, как кровь горлом пойдет, поздно будет. Пора, самое время Наталку па Азов везти, давай лучше вещи какие получше собирать начинай…

Кузьминична хоть и ворчала па Татьяну, но верила ей и очень переживала за мое здоровье. Она вечерами вязала мне теплые носки, а Татьяна втайне от всех шила распашонки и чепчики. Всем я прибавила забот.

К отъезду на Азовское море все было готово: я была уже на шестом месяце, и скрывать становилось все труднее. Я очень хотела увидеться с Данилой перед отъездом, но Татьяна была неумолима. Она не отпускала меня пи на шаг, а если отлучалась сама, то строго-настрого наказывала Петру глаз с меня не спускать. Путь нам предстоял не то чтобы дальний, но хлопотный — па Ейский лиман на Азовском маре, где жила Евдохииа двоюродная сестра. Была она замужем за рыбаком, имела двоих детей и, по рассказам, была доброй женщиной. Я па доброту ее особенно надеялась, хоть и знала, что к таким гуленам, как я, не больно-то велико уважение. Кому охота возиться с девчонкой, вздумавшей рожать неизвестно от кого ? Но, на мое счастье, и Евдоха, и ее сестра (имя уже не могу вспомнить) отнеслись ко мне хорошо.

Татьяна быстро нашла с хозяйкой общий язык, навезла ей и деткам ее много подарков, денег, провизии и на следующий день уехала в Малатьевский. А я осталась…

Не прошло и месяца, как Татьяна вернулась вновь с удивительной вестью — матушка написала письмо, в котором велит мне поскорее возвращаться в Петроград. Я от этой новости пришла в совершенное замешательство — как же я поеду с животом? Мне же еще месяца два ходить беременной, да и как я могу матери-дворянке привезти в подоле ребенка от цыгана? Кроме этого, Татьяна сообщила, что Данила знает все про меня и обещал Татьяне достать меня из-под земли и увезти вместе с ребенком туда, где никто пас не найдет. От таких новостей я, конечно, расстроилась, понервничала, что спровоцировало преждевременные роды…

Николушка родился хоть и маленьким, но здоровеньким и сильным. Он был таким хорошеньким, таким славным, что я и подумать не могла о том, что совсем скоро с ним придется расстаться. Мне просто не верилось в то, что все это не сон, а реальность. Я просто гнала от себя эти мысли. Татьяна с хозяйкой тоже не могли насмотреться на моего крошечку-сына. Никто не заговаривал о предстоящем отъезде, просто Татьяна чаще молилась и тихонько плакала по ночам. Но время шло…

Я роды перенесла нормально, ослабела, конечно, но в целом была в порядке, пора было прощаться с гостеприимной хозяйкой. Она уже нашла бездетную семью, в которой с удовольствием приютили бы моего Николушку. Мне же от этой мысли жить не хотелось — отдать в чужие руки этот маленький, теплый комочек… Татьяна тоже страдала от этого и придумывала всякие варианты, чтобы увезти малыша с собой в Малатьевский, а не отдавать в чужие руки.

Все решилось в одночасье, когда через неделю после родов, поздним вечером, в дверь нашей избы громко постучали. Я кормила Николушку грудью, а Татьяна что-то шила малышу. Стук был таким настойчивым, что мы с Татьяной сразу поняли, что незваный гость пришел нес доброй вестью. Татьяна пошла отпирать дверь, а распахнув ее, громко вскрикнула от неожиданности. На пороге стоял Данила.