Пуритане - Скотт Вальтер. Страница 19

Чтобы подчеркнуть серьезность своих намерений, леди Маргарет сменила палку с набалдашником из слоновой кости, которую обычно брала с собой во время прогулок, на огромную трость с золотым набалдашником, доставшуюся ей после отца, покойного графа Торвуда; ею, словно своего рода официальным жезлом, она пользовалась лишь в исключительно важных случаях. Опираясь на свой грозный, царственный посох, леди Маргарет Белленден проследовала к хижине провинившихся и переступила ее порог.

Старая Моз со смущенным лицом поднялась с плетеного стула и, покинув свое место у очага, выступила вперед, но не с выражением сердечной радости, как бывало, свидетельствовавшей о том, насколько она польщена честью, оказанной ей госпожою, а с какой-то торжественностью и робостью, напоминая собой обвиняемого, который впервые предстает перед судьей и, несмотря ни на что, полон решимости отстаивать свою невиновность. Ее руки были скрещены на груди, губы, выражая почтительность, смешанную с упорством, плотно сжаты; вся она изображала собою внимание и готовность к этой торжественной аудиенции. Встретив высокую гостью старательным приседанием и молчаливым поклоном, Моз, как обычно, указала на стул, на котором леди Маргарет (славная леди обожала посплетничать) не раз, бывало, просиживала по получасу, слушая всякую всячину, касающуюся округи и ближнего городка. Но теперь ее госпожа была слишком разгневана, чтобы снизойти до подобной милости. Величественным жестом она отклонила немое приглашение Моз и, выпрямившись во весь рост, начала нижеследующий допрос, ведя его таким тоном, чтобы подавить обвиняемую:

— Правду ли, Моз, сообщили мне Гаррисон, Гьюдьил и другие из моих слуг, что, преступно нарушив свои обязанности перед Богом, королем и мною, вашей исконной леди и госпожой, вы осмелились не пустить вашего сына на смотр, созванный по приказу шерифа, и возвратили оружие, доспехи и снаряжение, когда не было уже никакой возможности подыскать вместо Кадди подходящего человека, из-за чего баронство Тиллитудлем как в лице владетельницы его, так и в лице его обитателей подверглось такому унижению и бесчестью, каких наша семья не запомнит со времен Малколма Кенмора?

Моз безгранично уважала свою госпожу и теперь пришла в замешательство, не зная, как себя защитить; робко кашлянув несколько раз, она наконец ответила:

— Конечно… миледи… хм… хм… Конечно, мне горько… мне очень горько, что произошла неприятность. Но болезнь моего сына…

— Не говорите мне о болезни вашего сына, Моз! Если бы он действительно захворал, вам следовало прийти на рассвете в замок и попросить у меня чего-нибудь из моих снадобий, и ему стало бы легче; почти нет недугов, от которых у меня не было бы лекарства; и вам это отлично известно.

— О да, миледи! Конечно! Я убедилась, что вы чудо как лечите. Питье, что вы прислали Кадди в последний раз, когда на него напали колики в животе, прямо как рукой сняло с него хворь.

— Почему же, дорогая моя, вы не обратились ко мне, раз в этом была нужда? А потому, что никакой нужды не было. Слышите вы, вероломная женщина!

— Ваша милость никогда прежде не обзывали меня такими словами. Горе мне! Ах, зачем я дожила до этого часа, чтобы услышать такое! — воскликнула Моз, разражаясь слезами. — И это я, которая родилась в Тиллитудлеме и прожила тут свой век, служа владельцам его! Я вижу, нас с Кадди считают злодеями, раз говорят, что он не бился бы в крови выше колен за вашу милость, и за мисс Эдит, и за старый замок, но это неправда, он бился бы, и лучше ему погибнуть под его развалинами, чем покинуть вас, спасаясь от смерти; но верховая езда, смотры, миледи, ну их совсем… не слышать бы мне о них вовсе! Не могу понять, на что только они нужны!

— На что нужны? — вскричала высокородная леди. — А разве вам не известно, безрассудная женщина, что вы, являясь моими вассалами, обязаны участвовать в моей охоте и моем ополчении, должны охранять и защищать меня от врагов, если вас на законном основании призовут к этому от моего имени? Вы несете службу не безвозмездно. Насколько я знаю, вы пользуетесь землей. Вы живете здесь на хороших условиях; у вас тут и дом, и хлев, и огород, и пастбище на моем выгоне. Много ли найдется таких, которые жили бы лучше вашего? А вы ропщете, когда от вашего сына требуют, чтобы он один-единственный день послужил мне в строю!

— Нет, нет, миледи… здесь вовсе не то! — воскликнула Моз в замешательстве. — Но нельзя служить двум господам; и если уж говорить правду, как она есть, то существует тот, чьи веления я обязана выполнять прежде ваших. И я, конечно, не стану повиноваться ни королю, ни кесарю, ни кому-либо из бренных земных созданий наперекор его воле.

— Так вот оно что! Да вы совсем выжили из ума! Разве я приказываю вам что-нибудь не согласное с совестью?

— Я не хочу утверждать это, миледи; тут нет ничего не согласного с совестью вашей милости; ведь вы выросли в правилах прелатизма. Но каждый должен идти, сам себе освещая дорогу светом собственной веры, а моя, — продолжала Моз, набираясь смелости по мере того, как их разговор становился все напряженнее, — а моя вера велит, чтобы я скорее лишилась дома, огорода и пастбища для коровы и претерпела всякие муки, чем надела на себя доспехи или позволила моему сыну облачиться в них ради неправого дела.

— Неправого! — воскликнула леди Маргарет. — Дело, к которому вас призывают ваша законная госпожа, воля его величества, распоряжение Тайного совета, приказ лорда-лейтенанта и вызов шерифа, — это дело неправое? !

— Ах, миледи, конечно неправое, не гневайтесь, ваша милость; вспомните, что говорит Писание о царе Навуходоносоре, который поставил золотого истукана на поле Деир, а место было на равнине у реки, совсем как то, где вчера собралось ополчение; князья, наместники, военачальники, судьи — и они также — и еще хранители царской казны, советники и шерифы были собраны туда на поклонение истукану, и им велели пасть перед ним и почитать его при звуках труб, флейт, арф, фанфар, псалмов и другой музыки.

— Ну и что из того? До чего же вы глупая женщина! Что общего между Навуходоносором и смотром в Верхнем Уорде Клайдсдейла?

— Сейчас объясню, миледи! Чуточку погодите! — продолжала твердым голосом Моз. — Епископальная церковь — то же самое, что золотой истукан в поле Деир, и так же как Седрах, Мисах и Авденаго (только они одни — и больше никто — отказались пасть ниц и преклониться перед ним), так и Кадди Хедриг, ничтожный пахарь на службе у вашей милости, по крайней мере с согласия своей старой матери, не станет кривляться или, как они говорят, совершать коленопреклонения в доме прелатов и приходских священников и не препояшет себя мечом, чтобы биться за их дело ни под литавры, ни под орган, ни под волынку, ни под какую другую музыку.

Леди Маргарет слушала это изложение Библии вне себя от негодования и изумления.

— Так вот с какой стороны задул ветер! — воскликнула она, приходя в себя после минутного оцепенения. — Злобный дух тысяча шестьсот сорок второго года снова творит свое дело, и притом настойчивее, чем прежде, и всякая старуха у очага вступает в спор о вере Господней с учеными богословами и праведными отцами церкви!

— Если ваша милость разумеет епископов и священников, то какие же они отцы — они отчимы нашей шотландской церкви. И, раз ваша милость желает, чтобы мы с Кадди убрались отсюда, я скажу вам начистоту еще одну вещь. Ваша милость и управитель хотели приставить моего сына Кадди к машине, что недавно придумана для провеивания зерна note 13 и отделения его от мякины. А я считаю, что поднимать ветер при помощи человеческих ухищрений ради собственной нужды вашей милости, вместо того чтобы молиться о нем или покорно и терпеливо ждать, когда провидению будет угодно ниспослать его на тот холм, где ваше гумно, — это значит безбожно восставать против промысла Господня. И еще, миледи…

— Эта женщина способна вывести из себя хоть кого! — прервала ее леди Маргарет; затем властно и жестко она добавила: — Итак, Моз, закончу тем, с чего мне следовало начать: вы для меня слишком ученая и слишком благочестивая, и я не могу спорить с вами. Только скажу вам вот что: либо Кадди всякий раз беспрекословно будет являться на смотр, когда его на законном основании призовет к этому мой управляющий, либо вам и ему придется немедленно убраться отсюда и покинуть мои владения; старух и пахарей сколько угодно; но если бы их и вовсе не существовало на свете, я предпочла бы, чтобы на полях Тиллитудлема не росло ничего, кроме бурьяна, и в нем гнездились целые тучи птиц, чем чтобы мою землю распахивали мятежники, восставшие против своего короля.