Антиабсурд, или Книга для тех, кто не любит читать - Слаповский Алексей Иванович. Страница 2
Иванов
Иванов встал утром по звонку будильника — не с похмелья, не после бессонницы, не после изнурительных занятий с какой-нибудь развратной женщиной, а после нормального здорового сна рядом с женой Нинелью Андреевной, он встал в шесть часов тридцать минут утра, он пошел в туалет, постоял там без крика и крови, без грустных мыслей, спокойно и буквально, с чистой совестью глядя вниз, потом он умылся с мылом, почистил зубы зубной щеткой и пастой, побрился электробритвой, потом он надел брюки и рубашку, потом разбудил жену, причем отнюдь не толчком, не пинком и не громким возгласом, а тронув за плечо. И Нинель Андреевна тут же с улыбкой проснулась.
— Доброе утро, — сказал ей Иванов, и она ответила тем же.
Позавтракав, Иванов оделся в костюм и пошел к троллейбусу, он ждал троллейбуса терпеливо, без нервов, дождался, влез, не толкаясь, и поехал стоя, держась за поручень, и приехал на работу, потому что он ехал на работу, а не куда-то еще.
На работе он работал.
После работы он поехал домой — в троллейбусе того же маршрута, но уже в обратную сторону.
Дома он поужинал.
А потом сел читать две газеты: сначала одну, а после нее другую.
К нему подошла дочь и сказала:
— Папа, у меня трудности с выполнением задания по математике, которое оказалось очень сложным, и я никак не справлюсь с ним, не мог бы ты помочь мне?
Иванов не заорал на дочку, он не обругал ее, не ударил, он не зарезал ее ножом и даже не изнасиловал ее, он сказал:
— Ну-ка, ну-ка, разберемся!
И разобрался.
После этого он посмотрел на часы и сказал Нинели Андреевне:
— Половина одиннадцатого. Пожалуй, спать пора.
Нинель Андреевна тоже посмотрела на часы и сказала:
— Ты, как всегда, прав!
И они легли спать.
Происшествие
11 июля 1993 года в двенадцать часов дня на углу улиц Мичурина и Чапаева в городе Саратове стоял, ожидая трамвая, Василий Константинович Зинин, 1954 года рождения, работник СЭПО (Саратовское электроагрегатное производственное объединение), имеющий дочь Светлану, двенадцати лет, и сына Петра, десяти лет, женатый на Елене Сергеевне, 1957 года рождения, работнице того же объединения, увлекающийся рыбалкой и разгадыванием кроссвордов, обладающий физическими данными: рост 1 метр 76 сантиметров, вес 66 килограммов, глаза серые, волосы русые, телосложение астеническое, образование среднее техническое, особых примет нет, собиравшийся съездить на толкучку на стадион «Локомотив», что возле вокзала, где намеревался купить нужную ему радиодеталь для починки старого, но хорошо работающего, доставшегося ему от отца радиоприемника-проигрывателя «Сириус-М», а заодно темные очки для Светланы фасона «амфибия», ну, и для сына что-нибудь, а может, и для жены.
К нему подошел незнакомый человек.
Он был безобразен.
Небрит, с красными воспаленными глазами, в зеленой строительной куртке, заляпанной цементом, но с яркой наклейкой на плече «Саратовхимтяжстрой», под курткой — синяя грязная майка с бледно-розовым пятном на животе, на ногах — штаны серого цвета без пуговиц и шлепанцы, голые ступни были желтые и потрескавшиеся, это был Артамонов Геннадий Петрович, 1948 года рождения, с неоконченным средним образованием, дважды разведенный, трижды судимый по мелочам, нигде не работающий, проживающий у старухи, соседки его покойной матери, читающий целыми днями выписываемый внуком старухи журнал «Вокруг света», обладающий физическими данными: рост 1 метр 64 сантиметра, вес 47 килограммов, телосложение гиперастеническое, волосы короткие и жесткие, глаза темные, особые приметы: татуировка на груди в виде надписи «Душа нараспашку».
Зинин посмотрел на Артамонова.
— Дай сто рублей, — сказал Артамонов.
— На, — сказал Зинин и дал ему сто рублей.
11 июля 1993 г.
Эротический
рассказ
Соловьев как придет, так сразу и начинает.
Он и так, и этак, а все никак.
То есть не совсем сразу, но смотря что иметь в виду.
Он и рассказы читал, и художественные произведения про любовь, а толку нет. Он даже книжку «Техника секса» купил, но разочаровался. Про технику секса там более или менее, а как к самому этому делу морально приступить — молчок. В рассказах же и художественных произведениях — там подробней об этом, но всегда по-разному. Соловьева это раздражало.
И вот он опять приходит и опять начинает.
Он сперва говорит о жизни. Потом предлагает выпить вина, которое случайно принес с собой. Виноградова, то есть женщина, к которой он пришел, соглашается, они пьют вино. Смеркается. Соловьев подсаживается к Виноградовой, начинает трогать ее. Она сидит, нахохлившись, молча. Молчит и Соловьев, но дышать начинает все труднее. Вот-вот совсем задохнется, но тут Виноградова отстраняется и предлагает выпить кофе. Они пьют кофе. После этого Соловьев моет чашки, потому что не терпит грязной посуды на столе, потом подсаживается к Виноградовой и начинает ее опять трогать. Виноградова сидит, нахохлившись, молча. Молчит и Соловьев, но дышать начинает все труднее. Полузадохшийся, он вдруг решается и нежно валит Виноградову — и лежит рядом с ней, обессиленный, целуя ее плечо. От плеча он переходит к шее, а рука в это время...
Но тут Соловьев вскакивает и хрипло говорит:
— Нет. Не хочу опошлять наших отношений!
Потом они долго еще пьют кофе и чай и с интересом делятся мыслями о различных вещах, будучи образованными людьми, до самого утра, благо живет Соловьев в соседнем подъезде и тоже, как и Виноградова, один.
Он пробовал обойтись без предварительных разговоров и вина, но без разговоров и вина Виноградова не позволяла даже подсесть к себе.
Так продолжалось года три или четыре. Или пять.
А потом у Виноградовой заболела сестра в городе Калининграде Московской области, она поехала ухаживать за ней — и осталась там навсегда.
А Соловьев умер.
Он умер, правда, через тридцать восемь лет от старости, и это вроде бы не имеет отношения к рассказу, зато имеет отношение к Соловьеву, а ведь о нем тут речь, а не чтобы рассказ написать.
Зубы
Селиверстов с детства мучался зубами. Он просто не помнил дня, чтобы они у него не болели. Но он непреодолимо, до кошмара боялся зубных врачей. Он терпел, он пил болеутоляющие лекарства и испортил ими сердце, печень, почки и характер. Он получил образование, а зубы болели. Он женился, а они болели. Он воспитал двух детей, а они болели.
Так прошло пятьдесят шесть лет.
И вот однажды старший сын, который в отличие от него регулярно лечил зубы, глядя на отца, мычащего и стонущего от боли, сказал, что отведет его к дантисту, зубному технику Сладкову, и тот все сделает очень хорошо. Ведь нельзя же так истязать себя, сказал сын.
Селиверстов, на протяжении жизни десятки раз приходивший в районную зубную клинику и каждый раз убегавший, едва заслышит звук бормашины, в отчаянии сказал:
— Пойдем. Это хуже смерти!
Дантист Сладков, представившийся, однако, ортодонтом, человек с иронически-доброжелательным взглядом, усадил Селиверстова в кресло, осмотрел и молвил:
— Да-с...
— Что? — испугался Селиверстов, который и так был весь в поту.
— Ничего. Сначала к хирургу рвать и лечить, потом — ко мне.
Эпопея длилась два месяца. Селиверстову выдрали семь корней, запломбировали пять еще целых зубов, после этого ортодонт Сладков, блистая искусством обрабатывать зубы, одновременно их заговаривая всякими байками, поставил Селиверстову три стационарных моста и один съемный протез, потому что некуда уж было там ставить мост.
Я догадываюсь, вы ждете развязки. Например: Селиверстов на радостях напивается пьяным, падает, ударяется лицом об землю и ломает все зубы вместе с челюстью. Или, того лучше, попадает под машину и погибает вместе с зубами, не успев ими воспользоваться. Я согласен, это красиво, поучительно и художественно, я бы такой финал и придумал, благо что Селиверстова мне не жалко, он мне — никто.