Н. Задеев. Не война, а мир, настоящая хроника - Слаповский Алексей Иванович. Страница 7

Город расцвел.

Но навсегда, на все дальнейшее время в полынчанах остался дух недоверия, дух наперекорности, о котором я упоминал в начале, который иногда подводил их, но иногда и помогал выжить. Например, грянул в наших местах вскоре голод, об этом толковали все приходящие в Полынск. Но полынчане в это не захотели поверить. Они не стали экономить муку и солонину, как призывали их приходящие, а потребляли по прежнему распорядку, закрыв только наглухо ворота, чтобы шатающиеся сплетники не портили горожанам настроения. И что же? — не поверив голоду, полынчане его не испытали! Запасы, правда, вскоре кончились, но осталась бодрость духа и уверенность, что скоро все образуется. И действительно, почти никто как следует умереть не успел и опухнуть даже, а уж перед воротами телеги с мукой и солониной: деревенские жители выправились и прибыли менять продукты на необходимые им тележные колеса, деготь, обручи для бочек.

Не поверили полынчане и в революции: ни в Февральскую, ни в Октябрьскую. При этом жили не так богато и сыто, как некоторые теперь утверждают: все-таки война была. Но, тем более, если и без того война, то к чему какие-то еще революции? Прибыли, однако, люди в кожаных тужурках и матросы, стали разъяснять. Полынцы только смеются. Пришельцы выхватили наганы и пулеметы, — тут полынцы от смеха вообще на землю попадали. Люди в кожанках и матросы пришли в недоумение и не знали, что делать. Обычно бывало так: они прибудут, завербуют на скорую руку кое-кого из местных, пообещав им власть по своем убытии, выйдут на площадь, соберут вокруг себя десятка два людей, прикончат при них специально припасенного на этот случай городового или человека купеческого звания в бобровой, желательно, шубе, поагитируют с полчасика и объявляют: «Отныне и вовеки веков вашем городе установлена советская власть!» Ну, и люди начинают жить при советской власти, считая, что все это чепуха и никакой советской власти нет, но проходит месяц, другой, проходит полгода — и с изумлением они обнаруживают, что в результате окрестных боев, продразверсток и нехватки продуктов питания и мануфактуры — есть советская власть, укоренилась — и не собирается исчезать.

В Полынске же так все смехом и кончилось. Матросы, стараясь не замечать обидного веселья, избрали новые органы руководства, и укатили докладывать, что еще один город охвачен советской властью.

Но руководство, смущаясь и хихикая, разошлось по своим хатам заниматься прежними делами.

Конечно же, советская власть проникла-таки в Полынск, и его не миновала участь всех прочих городов и пространств. Но к чему я клоню? Я клоню к тому, что полынчане, живя при советской власти, все равно продолжали как бы ее игнорировать в своей душе, они жили наперекорно — и этим на долгие годы опередили весь бывший советский народ, который подобным образом научился жить гораздо позднее: то есть, вроде, и при социализме, а на самом деле как Бог на душу пошлет, кто в лес, кто по дрова, про социализм беспрестанно говоря и поголовно в него не веря.

Затем — сравнительно недавно — произошла обратная пертурбация: все закончили советскую власть и социализм и принялись за нечто неизведанное. А полынчанам стало вдруг досадно: как же это они, проморгав старое, за новое возьмутся? Они, что им не свойственно, вдруг позавидовали остальным, которые успели пожить при этом самом социализме — и многие его задним числом похваливали, а полынчанам, выходит, не досталось. Не желая перескакивать через исторические периоды, они решили в короткие сроки установить фазу социализма, чтоб быстренько в нем разочароваться и уже без сожаления двигаться вперед. Этим и объясняется то, что, когда все вокруг жили хорошо — судя по газетам, хотя бы, мы жили плохо. Когда же, судя опять-таки по газетам, все живут в обстановке крайней нищеты, соседствующей с обжирающимся богатством, в обстановке коррупции, преступности и тому подобное, в Полынске существуют как бы при социализме — не относясь, впрочем, к этому всерьез, поскольку интересы у них были всегда другие, — в сторону семейного уклада и быта, который кому-то представляется скучным, а для кого-то целый космос!

Тому же болтатристу это показалось скучно, вот он и выдумал войну.

А войны, повторяю, не было. И люди, фамилии которых задействованы в сочинении «Война балбесов», то есть не они, а однофамильцы — совсем другие. Даже похожего ничего нет. По их просьбе даю истинную настоящую картину, которая и есть хроника.

Вы скажете, что хроника — это повременное изложение событий, но с данной стороны описывать особенно нечего: ведь если жизнь в Полынске текла всегда наперекорно, то это означает, что она, пусть хуже или лучше в материальном отношении, но в духовном — нормально, с умиротворенным однообразием.

Поясню. Допустим, хроника гипотетической семьи, скажем, Петровых из другого города, не из Полынска. Там можно было бы писать: прадед Петров устанавливал советскую власть и стрелял в белую сволочь, а его единоутробный брат служил в белой армии, и стрелял в сволочь красную. Гнездо белого Петрова было выкорчевано, красный Петров заслужил себе право жить, у него родились два сына. Оба добрые, Иван да Фома, но Иван попал служащим в НКВД, а Фома тоже попал в НКВД, однако, не служащим. И вот видим в хронике с холодеющим сердцем, как служащий в НКВД Иван наматывает на руку кишки попавшего в НКВД Фомы. Гнездо Фомы разорено, а у Ивана родилось два сына, оба добрые, но один выбился в начальство, другой оступился в болезнь алкоголизм, начальник уезжает в Москву, а брат его совершает спьяну преступление, погибает в тюрьме. Нет его гнезда, зато гнездо брата цело, у которого родится два сына, оба добрые, но один работник партийной сферы, а другой вдруг под влиянием подружки стал диссидент. И чуть было история не повторилась — с процветанием гнезда партийного брата и разорением гнезда брата-диссидента. Но сменилось как бы время и, смотришь, брат-диссидент процвел — и жди, кажется, запустения гнезда партийного брата, но и тут ничуть: и его гнездо цело, да еще называется офис, и занимается он коммерцией.

Это, сами понимаете, пунктир, за которым едва просматриваются драмы, слезы и кровь. Такова была бы повременная хроника в других местах, среди других людей.

В Полынске же возьмем того же гипотетического Петрова и увидим, что прадед был стрелочник на железной дороге, два брата его — работники мастерских, сыновья братьев — кто машинист, кто брубильщик, кто обходчик, кто сцепщик, кто диспетчер, внуки сыновей братьев — вагонщики, тендеровщики, манометристы, релонгаторы, гудельщики, мудильщики — и ничьи гнезда не разоряются, все идет своим чередом.

Пора, однако, реабилитировать героев, которых оскорбил своим черным пером г. болтатрист.

Он выдумал каких-то Ален, женщин распутного поведения.

Есть и другое слово о таких женщинах, не будем его произносить, его и так все знают.

Ситуация в Полынске такова.

Девушки наши, повторю, очень положительны, но под понятием положительности я прежде всего подразумеваю честность.

Каждая девушка, достигнув определенного возраста, задает себе прямой вопрос: а буду ли я верной женой, если выйду замуж, не тянет ли меня, например, к проституции или бескорыстному распутству в силу конституции моего организма? Большинство с облегчением отвечают себе: нет, не тянет. Но некоторые вынуждены честно ответить: тянет, увы, сильно тянет. Об этих своих размышлениях они делятся с родителями. Те, конечно, не сильно обрадованы, но хвалят дочку за искренность, со слезами собирают ее в дорогу — в Саратов или в ту же Москву. Там девушки не препятствуют своим природным наклонностям, там это, в отличие от Полынска, не обращает на себя ничьего особого внимания. Скучая по родителям, они наведываются к ним изредка, но, как правило, с ночным проходящим поездом, привозят множество подарков, до утра плачут и обнимаются с папой и мамой, и еще затемно отправляются восвояси. Родители же все подарки с неперестающими слезами закапывают в грязь и навоз на заднем дворе, не желая прикасаться к предметам, добытым низменностью человеческой сущности.