Мафиози из гарема - Славная Светлана. Страница 7

Пострадавший недоуменно заморгал.

– Эх… – Лейтенант доверительно придвинулся к нему. – Не так давно мне тоже довелось побыть женщиной. И я, в отличие от некоторых, даже помню, как меня звали. У меня было удивительное имя – Муза…

Глаза пострадавшего в прорези маски подернулись мечтательной дымкой.

– Ты заставляешь звенеть струны моего сердца!..

Забойный вздрогнул и с подозрением уставился на собеседника:

– Ты это на что намекаешь? Ты это дело брось. Была Муза – стал Музон, и нечего тут попусту струнами звенеть! – Вдруг на лице лейтенанта отразилась новая мысль: – Или ты не можешь вспомнить не только своего имени, но исобственной половой принадлежности? Пострадавший испуганно замер.

– Ну, приятель! – расхохотался Забойный. – Тут я могу тебя утешить. Знай же: ты определенно мужик.

– Хвала Аллаху! – возликовал обгоревший, благодарно таращась из-под питательной маски, однако тут же сник и тяжко понурился: – О, светоч мудрости, да будет тебе и горстка риса горой рахат-лукума… Знай: ты избавил меня от ветки, но не избавил от корня!

Лейтенант Забойный разинул рот, тщетно пытаясь переварить этакий дието-древесный коктейль. Старший следователь у экрана видеонаблюдения возмущённо фыркнул:

– По-моему, теперь этот придурок вообразил себя деревом. Так и есть – дубина стоеросовая.

– Нет-нет, что вы, – заволновался Иван. – Просто этот человек выражается иносказательно. «Избавил от ветки» – значит, решил лишь небольшую часть проблемы. Думаю, у него действительно амнезия.

Лейтенант Забойный меж тем мобилизовал всю свою проницательность – и вдруг просиял:

– Ага! Я все понял! Ты дровосек. Ну, вспоминай: лес, топор, много деревьев, лоси бродят, зайцы скачут…

Позабыв о роли подсадной утки, он присел на корточки и стал прыгать по палате, выставив ладони на манер заячьих ушей. Обгоревший с видимым удовольствием наблюдал за этим действом и даже пытался подрыгивать ногой в такт его прыжкам:

– Горной козочкой скачет мое сердце навстречу веселью!

– Что? – осекся лейтенант, замерев в полуприсяде. – Так ты горец?

– Лучше гор могут быть только горы, – с видом знатока изрек незнакомец.

– Так, с этого места поконкретнее. Какие именно горы – Анды, Кордильеры, Гималаи, Уральский хребет?

– Если гора не идет к Магомету, Магомет идет к горе, – вежливо поддержал беседу больной.

– Ну, вот и молодец, – потирая руки от нетерпения, подскочил к его регенеративному «саркофагу» Забойный. – Итак, мы выяснили, что ты – Магомет.

Обгоревший протяжно вздохнул:

– О, пахлава моей селезенки! Газель твоей мысли увязла в болоте невежества.

– В болоте? – округлил глаза полицейский. – Ты издеваешься или как? Что у нас все-таки на повестке дня: леса, горы или болота? Нет, теперь мне совершенно ясно, что ты шпион. Кто еще станет так измываться над следствием? Ну-ка, отвечай не раздумывая: шерше ля фам? Но пасаран? Айн-цвай полицай?

– Твой язык изливает мудрость, но сердце скачет по ристалищу глупости, – сделал окончательный вывод обгоревший и, устало прикрыв глаза, отвернулся к стене.

Лейтенант обиженно нахохлился, пытаясь осмыслить последнюю фразу субъекта и сделать надлежащие выводы. Иван, со страдальческим выражением лица наблюдавший эту сцену, нервно заметался по заставленной аппаратурой каморке. Старший следователь вопросительно уставился на Птенчикова:

– Я ошибся, или этот огарок грубо оскорбил нашего лучшего сотрудника?

Но Иван не успел поделиться своим мнением на сей счет: будто вспомнив о чем-то необычайно важном, подследственный резво плеснулся в своем футляре. Схватившись за голову руками, обильно увешанными присосавшимися питательными капельницами, он принялся раскачиваться из стороны в сторону, расплескивая регенеративный раствор и горестно причитая:

– Я должен ее спасти! О, я должен ее спасти!

Забойный опасливо попятился, а Иван с криком: «Ему нужна наша помощь!» – ринулся в сторону палаты.

– Только не бейте пациента слишком сильно, он нам ещё пригодится! – понеслось ему вдогонку напутствие старшего следователя, с жадным любопытством припавшего к монитору.

Однако вопреки ожиданиям следователя, уверенного, что мэтр поспешил оказать всестороннюю поддержку попавшему в сложную ситуацию сотруднику полиции, Иван не только не стал применять физическое насилие к обгоревшему, а, напротив – бесцеремонно выпихнул из палаты самого лейтенанта Забойного! Оставшись с пострадавшим наедине, он подсел поближе к его «саркофагу» и вежливо произнес:

– О, столп мудрости и благочестия! Не таи обиду на моего друга – его глупость и так слишком тяжкое для него бремя.

Старший следователь замер у экрана: в его голове не укладывалось, как это можно быть «остолопом мудрости»? Незнакомец же перестал раскачиваться и заинтересованно обернулся к Ивану. Даже питательная маска не могла скрыть удивления, отразившегося на его лице. Немного поразмыслив, он бросил пробный камень:

– Отдай мне свой слух и взор…

– Да будет так! И поможет нам Аллах вместе достичь самого дна чаши твоих воспоминаний, – с готовностью подхватил Птенчиков.

Глаза несчастного радостно вспыхнули, но лишь для того, чтобы вновь померкнуть:

– Моя память была мне одеждой, – еле слышно пожаловался он. – А теперь нет на мне рубахи, кроме тоски.

– Ежели ты поражен бедой, облачись в терпение, – посоветовал ему Иван и осторожно предложил: – Позволь прохладе дружеской беседы залить горестный жар твоей души.

– Да украсится алмазами сокровищница твоих мыслей! – ответствовал обгоревший и, расслабленно вытянувшись в ванне, стал внимать тому, что проникновенно втюхивал ему Птенчиков.

– Неужели в деле замешаны сокровища? – почему-то шепотом произнес лейтенант Забойный, успевший переместиться из палаты пострадавшего в каморку к старшему следователю.

Это было последнее вразумительное предположение, которое смогли коллективно выработать начальник и подчиненный. Дальнейший смысл беседы мэтра Птенчикова и обгоревшего незнакомца ускользал от их понимания так же, как ускользает вода, просачиваясь сквозь песок. Словно бы никогда и не учили старший следователь и его помощник старотурецкий: нагромождения витиеватых словосочетаний не поддавались расшифровке.

Утомленный невнятностью зрелища, старший следователь начал подумывать о том, что было бы неплохо плеснуть в бокал янтарной жидкости из хранящейся в столе бутыли. К сожалению, ему было отлично известно, что дезинфекция конечностей не оказывает на мыслительный процесс ровным счетом никакого стимулирующего действия, а употребить коньяк для прочистки мозгов как положено – то есть внутрь – на глазах подчиненного не представлялось возможным. Он уже начал изобретать достойный предлог, чтобы отправить лейтенанта Забойного куда-нибудь подальше, но тут случилось неожиданное. Обгоревший вынырнул из гидрофутляра почти по пояс и, рыдая, повис на шее мэтра, украсив его строгий костюм мерцающими потоками регенерирующего раствора. Показатели эмоционального возбуждения пациента зашкалили, датчики зашлись в протяжном вое. Палату тут же наводнили киберсанитары и, решив, что единственно возможным раздражителем для больного является посетитель, категорично выкатили его из палаты вместе со стулом. Вслед Ивану неслись горестные вопли пострадавшего:

– О шайтаны, заковавшие себя в железные щиты! Вы похитили мою душу! Где санкция Всевышнего с подписью и печатью?

В лечебный раствор была пущена мощная струя валерьянки, и спустя несколько минут пациент безвольно обмяк. К Птенчикову, застывшему в луже набежавшего с костюма на пол регенеративного раствора, уже спешили старший следователь и лейтенант:

– Мэтр, вы в порядке? Что произошло?

– Мне кажется, – задумчиво произнес Иван, – этот человек был на грани того, чтобы вспомнить. Жаль, что нам помешали.

– Но о чем вы говорили, мэтр? Вам удалось выяснить, кто он такой?

– И да, и нет, – рассеянно улыбнулся Птенчиков. – Судя по всему, это человек из прошлого. Хотя откуда бы ему в таком случае знать слово «санкция»? Но это все пустяки, муравьи на лесной тропинке. Одно я понял совершенно ясно – мне никогда не попадался такой собеседник. Я чувствую необъяснимое родство наших душ. И вот что я вам скажу: у этого человека случилась беда, и я намерен ему помочь во что бы то ни стало!